Российская Ассоциация независимых центров экономического анализа (АНЦЭА) и Торгово-промышленная палата (ТПП) Казахстана начали реализацию совместного экспертного проекта в Казахстане. Президент АНЦЭА, заведующий кафедрой институциональной экономики экономического факультета МГУ, доктор экономических наук, президент Института национального проекта «Общественный договор» Александр Аузан рассказал «Эксперту Казахстан» о сути совместного проекта АНЦЭА и ТПП в Казахстане и о том, как необходимо развивать гражданское общество.
– Каковы цели вашего проекта в Казахстане?
– Я бы сказал, что это не наш, а больше ваш казахстанский проект. В его основе лежит новая ситуация в республике, возникшая после президентских выборов. В стране начался очередной политический цикл, начались поиски новой стратегии развития. У деловых кругов Казахстана и у казахстанских экономистов есть желание и готовность разрабатывать и предлагать новые стратегии, поэтому российские эксперты в этом проекте больше «пристяжные», а «коренники», основной «тягловой силой» являются казахстанские интересы, казахстанские эксперты. В данном случае я выступаю в качестве президента Ассоциации независимых центров экономического анализа – российской ассоциации, существующей уже три года и объединяющей 53 исследовательских независимых центра, разрабатывающих рекомендации по экономической политике. Некоторые из них, наверное, известны читателям «Эксперта Казахстан»: Леонтьевский центр, Институт экономики переходного периода, Институт экономики города, Экономическая экспертная группа, Бюро экономического анализа и другие. Практически все эти центры работали с различными фазами и направлениями российских реформ.
У нас существует серьезный интерес к Казахстану. Во-первых, республике удалось реализовать многие реформы, схожие с российскими, но в некоторых случаях Казахстан делал их лучше. Я бы сказал, четче. Во-вторых, в России политический цикл не начинается, а наоборот, заканчивается. И вследствие этого России предстоит пара трудных лет политической борьбы, которая будет, скорее всего, затмевать вопрос о стратегии развития после 2008 года. Исследовательские же интересы наших центров связаны с поиском новых путей, новых стратегий развития, и в этом направлении мы будем работать с казахстанскими коллегами. Поэтому, я бы сказал, путь к новым российским реформам может пролегать через поиск дальнейшей стратегии развития Казахстана.
– В чем же заключается новая волна реформ?
– В большинстве стран СНГ с начала 90-х годов были проведены схожие реформы. Они основывались на трех китах: либерализации, приватизации и макроэкономической стабилизации. Часто говорят, что реформы закончились, так как потерпели фиаско. Я был бы осторожнее. Скажу, что какие-то результаты достигнуты, а какие-то нет, другие не могли быть достигнуты в принципе. Но для меня очевидно, что эта волна закончилась и все, что можно было взять положительного из этих идей, уже выжато. Поэтому речь идет о поиске новых подходов. Для меня, как институционального экономиста, новая волна связана не с различными идеями перераспределения ресурсов, а с созданием качественной системы гармонизированных между собой формальных и неформальных правил.
Я сошлюсь на результаты масштабного исследования, проведенного Всемирным банком. Они изучали развитие многих стран за 12 лет, факторы, больше всего влияющие на показатель валового продукта на душу населения. Оказалось, что так называемый институциональный индикатор, т.е. качество правил, по которым живут в стране и по которым действуют различные экономические агенты, в два раза больше влияет на рост валового продукта, чем, например, так называемый политический индикатор. Если говорить обобщенно, то страна может себе позволить неудачное правительство и неудачную политику, если у нее есть система устойчивых хороших правил, по которым страна живет и развивается. И наоборот, имея блестящее правительство и великолепную политику, страна будет двигаться не очень хорошо, если у нее не в порядке ситуация с правилами, потому что, например, обычаи или неформальные нормы, по которым живет деловое сообщество, резко расходятся с требованиями законов и каждый ходит под угрозой применения закона против него. Вот что значит низкое качество правил в стране.
Поэтому содержанием третьей волны реформ будет, во-первых, снижение трансакционных издержек, т.е. издержек по применению правил. Во-вторых, нужно создать правила конкуренции, так как конкуренция не всегда является положительным фактором развития. Она может действовать очень разрушительно, например, когда конкуренция вытесняет с рынка добросовестных и качественных производителей. Все зависит от того, через призмы каких правил проходит конкурентная борьба. И в-третьих, необходимо закрепить права собственности. Причем речь идет не просто о завершении легализации собственности. Это полбеды – отсутствие полной легализации. Настоящая беда – это отсутствие общественного признания собственности, так называемая нелегитимность собственности. Поэтому, говоря о третьей задаче, я бы говорил шире: стоит задача найти механизмы, пути, способы достижения общественного признания распределения собственности, которая возникла в стране. И это может потребовать некоторых усилий и от групп крупных собственников, и новых схем взаимодействия малого и крупного бизнеса, и другую социальную политику, которую проводят компании, и т.д.
– Если с языка институциональных экономистов перевести на обычный язык, договориться о правилах конкуренции означает договориться о правилах войны. Например, после Первой мировой войны бывшие воюющие державы договорились о неприменении химического оружия, разрывных пуль и гуманном отношении к военнопленным. И в следующей войне эти правила более-менее соблюдались.
– Это резкий образ, но, в общем-то, правильный. Вспомните, каких жертв и потерь, сколько крови стоила конкуренция в 90-е годы. Я говорю о России, но думаю, в Казахстане были похожие процессы, и значительная часть людей, которые начали заниматься предпринимательством, сегодня лежат на кладбище, находятся в тюрьмах или бегах, или прячутся. Конкуренция в то время была в прямом смысле войной и имела такую форму, когда значительная часть активного населения погибла или вынуждена была покинуть страну. С другой стороны, в результате такой конкуренции образовались крупные капиталы, хищные по манере поведения, потому что каков процесс, таков и результат. Да, конкуренция все равно будет «войной». Вопрос – как и ради чего она будет вестись и каковы издержки ведения военных действий? Войны обычно прекращаются, когда издержки становятся запредельно высокими, когда слишком тяжело воевать прежними способами, поэтому необходимо переходить на другие способы конкуренции.
– Что касается трансакционных издержек. Можно ли их трактовать так, что бизнес устал содержать неэффективную судебную систему, ему надоело содержать чиновников и проверяющих?
– Постановка вопроса о желании бизнеса минимизировать издержки не совсем верна. Все зависит от того, что вы хотите купить. Если вы намерены купить автомобиль, а хлеб стоит дешевле, то из этого не следует, что вы купите батон хлеба и откажетесь от покупки автомобиля, если накопили деньги на автомобиль. То же самое с определенными услугами государства. Судебная система есть реальный способ разобраться, кому что принадлежит и может обеспечить процесс закрепления собственности за теми, кому она принадлежит по праву. Если судебная система не работает, то частная собственность не может быть эффективной. Равно как государственная собственность не может быть эффективной, если не работает гражданский контроль, нет прозрачности бюджета, стандартов оказания государственных услуг и т.д. Вообще, заведомо эффективной формы собственности не существует. Нужен некоторый набор условий, чтобы работала та или иная форма собственности. В частности, очень важное условие – работающая судебная система. Заметим, что судебная функция существует всегда. Если ее не исполняет или плохо исполняет государственная судебная система, значит, это может быть и криминальный авторитет, к которому приходят и решают вопросы. Может, это будет не криминальный, а просто авторитет, такой мировой посредник.
Если говорить о закреплении прав собственности – когда собственность нелегитимна, то есть не признана в обществе, у собственника существуют огромные дополнительные издержки. Он вынужден содержать большую охрану, какие-то средства прятать в офшорах, от кого-то закрываться трехметровыми заборами. Крупная собственность представляет крупные промышленные активы, где необходимо планирование на 10–15 лет. Может ли собственник планировать на 10–15 лет, когда у него все рассовано по офшорам, и, может быть, ему через три месяца придется бежать из страны? Не может. Поэтому это не только издержки, но и нереализованные возможности, выгоды, которые вроде есть, а получить их нельзя.
Это отражается на уровне капитализации, так как аналогичная компания может стоить в разы дешевле просто из-за того, что в стране работает система правил, при которой неизвестно, как и что с этой компанией будет дальше, будет ли она и впредь принадлежать кому-то или ее заберет государство, или захватит кто-нибудь другой, и государство защищать этого собственника не будет, и общество тоже не встанет на его защиту. Я убежден, что крупные собственники все это сознают не хуже, а лучше меня.
Даже если они заплатят властям некий компенсационный налог по итогам приватизации, ничего по большому счету не изменится. Может прийти новая власть, не признающая ни итогов приватизации, ни компенсационного налога. А главное – не изменятся издержки собственников – ведь они заплатят власти, а группы населения, считающие их нелигитимными собственниками, будут относиться к собственности как к неправильной.
Наивно полагать, что при авторитарном режиме решение принимает одно лицо. Это физически невозможно
У собственника сохранятся и издержки, связанные с хищениями, плохим отношением, с необходимостью охраны и т.д. Проблема не в том, согласятся ли собственники заплатить, а в том, каким образом провести компенсации так, чтобы они удовлетворили важные группы населения и поменяли отношение различных групп населения к этой собственности. Я утверждаю, что в ближайшее время наступит время для решения этих вопросов. Первое поколение собственников, появившихся в начале 90-х годов, скоро будет решать вопрос наследования. Что они оставят в наследство? Им надо передать максимально легализованную и легитимную собственность. Возьмем, к примеру, малый бизнес. Человек имел пекарню и хочет отдать ее сыну. Но сын не хочет заниматься хлебопечением, а желает стать брокером на бирже. Казалось бы, продай пекарню и устрой на бирже брокерскую фирму. Но в наших условиях работа этой пекарни тесно связана с персонифицированными отношениями с санитарным врачом, милиционером, пожарным. И как продать эти отношения? Вместе? Считается, можно назначить менеджера. Однако очень скоро менеджер будет контролировать эту собственность, а роль самого собственника будет падать и падать.
Разумеется, это проблема не только бизнеса, но и взаимных прав всех жителей страны. Если в стране существует нелегитимизированная собственность (не обязательно частная и не обязательно собственность олигархов), если в стране нет общественного признания собственности, то и остальные права не получают признания. Поэтому как-то решать эту проблему нужно.
Бизнесу надо договариваться с обществом, договариваться об удовлетворении потребностей тех групп, которые недовольны сложившимся режимом собственности. Это не означает поделиться деньгами, не все так просто. Это не означает и поддержку каких-то значимых проектов в области образования, пенсионной системы и так далее. Речь идет о другом, например о «социальном лифте», работающим в стране. Сейчас общество в наших странах – это десятиэтажный дом, где один лифт, высшее образование, довозит до четвертого этажа, а второй лифт, силовое предпринимательство, довозит до третьего. А на десятый этаж лифт вообще не ходит, то есть попасть в элиту невозможно.
Я думаю, что именно такого рода вопросы должны быть решены в обмен на то или иное признание собственности. Насколько я знаю, в президентском Послании, которое 1 марта огласил Нурсултан Назарбаев, сказано, что должны быть даны гарантии против национализации собственности. Заметим, что этим Казахстан выгодно отличается от РФ, потому что в России процесс национализации в 2005 году фактически начался и продолжается, и это решение не кажется мне правильным, напротив, это выход на новый круг проблем.
– Каким образом можно провести перечисленные вами реформы в Казахстане в условиях сильной президентской республики?
– Термин «президентская республика» больше политологический. Институциональные же экономисты говорят обычно о вертикальном контракте или авторитарном режиме, авторитарном способе принятия решения. Вертикальный контракт и авторитарный режим имеют свои плюсы и минусы, издержки и выгоды. В мировых экономических кругах много обсуждался этот вопрос – возможна ли успешная авторитарная модернизация. Исторический опыт показывает странную вещь. Южная Корея, Сингапур, Чили дали примеры успешных авторитарных модернизаций. Но я могу назвать десятки стран, где авторитарные режимы пытались осуществить модернизацию и не смогли этого сделать. Поэтому считать, что сильный авторитарный режим сам по себе способен хорошо «продвинуть» страну, нельзя.
Надо смотреть на конкретные условия, задачи, которые стоят перед страной, как устроена власть, как внутри самого авторитарного режима решаются по крайней мере два вопроса. Во-первых, вопрос о группах специальных интересов, которые оказывают воздействие на решение, принимаемое авторитарным способом. Наивно полагать, что при авторитарном режиме решение принимает одно лицо. Это физически невозможно. Решение все равно принимается под воздействием информации, которую подают те, другие, третьи лица под воздействием аргументов, которые отнюдь не всегда бывают объективными. Действуют группы специальных интересов. Если эти группы, их лоббисты имеют долгосрочные интересы и стратегии, то возможно принятие стратегических долгосрочных решений, которые благодаря авторитарной схеме будут достаточно четко реализованы. А если они имеют тактические интересы – быстренько что-нибудь «распилить» и вывезти из страны, ведь не дай бог все опрокинется, тогда и решения, принимаемые авторитарным способом, будут крайне неудачными.
И второе важное условие – наличие обратной связи. Это ахиллесова пята любого авторитарного режима. Понятно, что в демократических режимах обратная связь работает автоматически, хотя тоже не всегда. В авторитарном режиме ее нет, ее надо налаживать, обычно все так устроено и зацементировано, что сигнал снизу от различных групп населения не проходит или проходит с колоссальными искажениями. Непонятно, что происходит в стране, что можно делать, что нельзя, что примут, а что не примут какие-то группы населения. Опять-таки эту обратную связь можно выстраивать по-разному. Она может выстраиваться через демократические механизмы, а может через механизмы неполитические, через саморегулируемые организации, институты гражданского общества, многочисленные независимые социологические службы. Какие-то процессы можно моделировать, но я бы призвал не переоценивать эти возможности. В Сингапуре пытались моделировать отношения социального контракта без реального общения с теми группами населения, которые будут вовлечены в те или иные преобразования, использовались самые современные методики. Но имитация, даже очень совершенная, все-таки не дает таких эффектов, как реальное общение с представителями групп населения в режиме диалога.
– Фактически речь идет о развитии гражданского общества, не так ли?
– Да, как одном из механизмов обратной связи.
– Есть в вашем теоретическом и практическом подходе более четкое определение гражданского общества?
– Любую проблему можно решить одним из трех способов, например путем взаимовыгодной частной сделки, – это будет бизнес. Или же путем применения принуждения, что требует силовых ресурсов и создает свои издержки. Это метод государства. Но есть и третий вариант решения проблемы – достижение многосторонней договоренности путем развития гражданского общества. Экономисты довольно долго добирались до понимания гражданского общества как реального способа решения проблем, в том числе экономических. В начале ХХ века они признали, что рынок не решает автоматически многих проблем, что существуют так называемые провалы рынка. Считалось, что государство сможет решить проблемы, не решаемые рынком. Но в середине ХХ века тоталитарные государства нарешали такого, что стали говорить о провалах государства, причем не только тоталитарного. Понятие провалов государства введено в работах Гордона Таллока, который писал об американской бюрократии. Таким образом, государство не всегда может компенсировать то, что не получается у рынка. Но что делать, если и рынок, и государство не могут решить ряд общественных проблем? Гражданское общество есть способ преодоления провалов рынка государства.
Но и здесь существует своя проблема, связанная с издержками. Для достижения многосторонней договоренности нужно, чтобы люди пришли к взаимодействию, потратили время, иногда экспертно-интеллектуальные ресурсы, еще что-то, и коллективно нашли приемлемое решение. Я думаю, что читатели это хорошо понимают, если они были на собрании, например, дачного или жилищного кооператива, или жителей подъезда. Существуют издержки взаимодействия, и иногда бывает легче использовать механизм принуждения, чем согласования, иногда механизм частной сделки. Нет никакого твердого правила, по которому какие-то вопросы должны решаться только государством, другие только бизнесом, а эти только гражданским обществом. Это конкурирующие схемы решения одних и тех же вопросов. Все зависит от издержек, а они в свою очередь зависят от состояния страны, той точки, которую она проходит в развитии.
– Кто должен инициировать переговоры, ведущие к многосторонним договоренностям?
– Здесь возможны разные варианты, универсального ответа нет. В разных странах модели различаются. Но я убежден, что без работающей обратной связи и взаимообмена интересами общество и экономика живут очень плохо, ковыляют по жизни. Способы диалога могут быть очень разными. Бывает, государство выступает инициатором. Бывает, бизнес, когда ему нужно решить проблемы, например общественного признания своей собственности. Не берусь пока ответить, как это будет в Казахстане. Еще раз подчеркну, мы в данном случае «пристяжная лошадь», мы готовы оказывать консультации по вопросам, которые будут ставить перед собой казахстанские эксперты.
Важно понимать, что гражданское общество – не храм, а альтернативный способ производства общественного блага, имеющий свои конкурентные преимущества, конкурентные недостатки, свои технологии и структуру.
