Кафе - тотальное явление современных мегаполисов, их плоть и душа - были изначально востребованы урбанистической культурой, которой чуждо синкретичное мироустройство. Кафе есть эгоистический заказ раздробленного сообщества индивидуумов. Как только кафе становится достоянием толпы, объединенной одной идеологией, воспринимающей мир как единое целое, оно сразу начинает таить угрозу общественному покою.

Кафе никогда не было банальной точкой общественного питания, его социальное значение всегда было неизмеримо выше, чем у ресторана или столовой. Парадоксально, но факт - тысячи и миллионы людей готовы пить кофе по тройной, четверной цене - не только и не столько для утоления жажды. Очевидно, что кафе есть крупнейший институт коммуникации, своеобразные переговорные отдушины улицы, в которые стекаются измученные двойственностью бытия горожане.

Впрочем, даже если кафе как социальный институт и помогает преодолеть разобщенность урбанистического сообщества, то лишь ради того, чтобы извлечь из этого коммерческую выгоду. Собственно говоря, весь феномен городской жизни построен на дефиците человеческого общения - было бы нелепо, смешно, безрассудно не заработать на этом денег... Однако, удовлетворяя коммуникативные потребности городского человечества, кафе выполняет также и другие институциональные функции. Исторически оно совместило в себе институт элитаризма, институт протеста и... институт иллюзий.

Фантом избранности

Культура кафе пренебрежительно относится к классовому расслоению. Для нее весь мир традиционно делился на элиту и остальных. Причем к марксистско-ленинскому понятию классов эта нехитрая дифференциация не имеет никакого отношения. В реальности это означает лишь деление на своих и чужих. В кафе необязательно быть важным политиком, модным писателем, чтобы почувствовать себя элитой. Вы можете быть просто завсегдатаем кафе, в котором у вас складывается постоянный и замкнутый круг общения. Любой случайный посетитель почувствует себя чужаком, а завсегдатаи - счастливой горсткой избранных индивидуумов, то бишь элитой, которой одной дано наслаждаться в данном месте скромными дарами урбанизма.

Петербургское мироустройство проигнорировало эту институциональную функцию кофейной культуры. Петербург - один из немногих городов, который строился как столица - сразу и без предварительного разбега. Возможно, поэтому он стал олицетворением всех характерных черт урбанизма, как позитивных, так и негативных. Внешняя разобщенность, выспренний, буквально показной индивидуализм здесь достигают апогея, и даже кафе с его гуманным пафосом элитарности не могут стать точками, в которых общественное, коммуникативное начало берет верх над персональной отчужденностью. В Петербурге - каждый горожанин сам себе элита.

Другое объяснение этому явлению кроется в более прозаических сферах и отражает общемировую тенденцию, а Петербург, как известно, некоторыми своими фрагментами чувствителен к общемировым тенденциям. В современном мире политкорректности деление на своих и чужих не приветствуется, и кафе, будучи зеркалом общественных процессов, добровольно уступило функции "избранных" сообществ клубной культуре. Причина эта не столько социального характера, сколько экономического. Сегодня кафе делают ставку на случайного прохожего, толпу. А эти персонажи хотят почувствовать себя комфортно максимально быстро в любом месте. И как результат - кафе перестают быть пристанищами узкоспециальных групп. Для этого остались клубы, которые на самом деле представляют собой тривиальные гетто, сортирующие человеческий материал по интересам, ориентациям или размеру кошелька. Туризм, шопинг и глобализм убили кафе как институт городского элитаризма.

По стопам махатмы Ганди

Как институт протеста петербургское кафе заявило о себе еще в советские времена. "Сайгон" (а также "Эльф" и прочие легендарные продукты молодежной субкультуры 60-80-х годов прошлого века) был одним из активных участников похорон советского авторитаризма. По влиянию, которое квазимаргинальный "Сайгон" оказал на умы нескольких поколений, с ним может сравниться, пожалуй, только царство студенческих кафешек в Париже времен студенческой революции 1968 года. Кстати сказать, в кофейной культуре Москвы явлений подобного масштаба никогда не наблюдалось. Что объяснимо - в отличие от континентальной столицы, Петербург всегда органично адаптировал пограничные, периферийные жанры.

За первое десятилетие новой России кафе как институт протеста утратило свое присутствие в жизни петербургского мегаполиса. Причины этого отчасти прискорбного факта приблизительно те же, что и в предыдущем случае. Мир стал другой, правила игры изменились, туризм и шопинг бойко вытеснили группы протеста, в лучшем случае - в клубы, в худшем - в никуда. Антиглобализм, основная форма бунтарства молодежи, в отместку провозгласил кафе, вслед за ресторанами и супермаркетами, гнусным наследием империализма. Логика простая - делать деньги на дефиците человеческого общения аморально.

Однако тут мы подходим к самому, пожалуй, любопытному явлению, которое можно наблюдать в жизни нашего города. По всей видимости, полностью утратить свою функцию оппозиции инертному общественному укладу кафе вряд ли способно. По той причине, что оно в огромной степени является продуктом молодежной субкультуры, отказ от протеста для которой равносилен социальному самоубийству. Иными словами, бунтарский дух неистребим, изменилась лишь форма его проявления.

Форма эта напоминает тактику махатмы Ганди и его движения ненасильственного противления. По сути, это и есть самая опасная форма протеста - категорически не замечать власть. Городские кафе в итоге превратились в тихие омуты аполитичного сознания. Очевидно, что собственники кафе стимулировали данный имидж, поскольку он отвечал коммерческим схемам нового времени - ориентация на имперсонального клиента и освобождение его от необходимости социальной и идеологической самоидентификации.

Кофейная субкультура таким образом посылает сигнал государству - "Нам фиолетово. Мы вас не замечаем!". Не секрет, что раньше в рядах КГБ воспитывалось немало агентов влияния, которые посещали общепитовские заведения с одной целью - зондировать народное сознание посредством подслушивания "кофейных" бесед. Любопытно, воспринимают ли современные спецслужбы кофейную субкультуру как зеркало общественных умонастроений, но если нет - то напрасно.

Какая там страна за дверью?

Самой жизнестойкой функцией кофейной культуры оказался, как ни странно, институт иллюзий. Хотя что странного - испокон веков люди жили мифами. Иллюзии не всегда поддаются классификации, но кафе являются их иллюстрациями. Даже так называемые сетевые кафе с их имперсональной начинкой - что это, как не мелодраматическая реконструкция красных уголков? Все на одно лицо, но в каждом своя история. Плюс иллюзия общения. И чашечка кофе, которая сама по себе миф.

Главный же принцип - забыть, что происходит за дверью. Интерьеры кафе произвольно моделируют время, настроение, пейзаж - непроизвольно вызывая в посетителе искомую рефлексию. И неожиданно выяснилось, что петербуржцы с большой охотой покупают втридорога любые более-менее опрятно упакованные иллюзии.

Так получилось, что петербургский бум кофеен пришелся на время глобальной культуры, которая продвигает сетевой маркетинг - принцип сериала, массового тиража. Современный бизнес нещадно эксплуатирует религиозный принцип единообразия, каждая сеть превращается в отдельную конфессию, которая за соответствующую мзду продает свои незамысловатые иллюзии. И Петербург, органично усвоив деловую религию нового времени, на примере индустрии кафе показал себя ультрасовременным городом. Молодежная субкультура, с удовольствием принявшая сетевой формат кафе, подала недвусмысленный сигнал обществу - она голосует за синкретизм как альтернативу элитаризма, за умеренный абсентеизм как форму социального протеста и - равные иллюзии для всех. И общество это устраивает. Слишком уж прибыльна данная конструкция, чтобы отказываться от нее по каким-либо идеалистическим соображениям. И это скорее хорошо, чем плохо. По крайней мере Петербург, возможно, впервые за долгое время предпочел изящному абсурду современное прагматичное решение.

Санкт-Петербург