Это первая попытка дать искусство 1960-1980-х целокупно, совместить и соединить официальное и неофициальное искусство. Протянуть тяжики, соединительные нити между запрещенным искусством, разрешенным и искусством внедряемым. Это – правильная попытка, и совершена она на правильном материале, для этой попытки приспособленном. Как раз в конце 1960-х годов в общественном сознании появилась мысль о миге истории как о многожильном проводе, в котором соседствуют самые разные направления. Эта мысль соединилась с иной – современничество, соседство во времени не бывает случайным.

Двусмысленность

Речь идет о выставке в павильоне Бенуа Русского музея «Время перемен. Искусство 1960-1985 в Советском Союзе». Входишь в павильон, по правую руку – официальное искусство, по левую – неофициальное. Наверху, на втором этаже, зал, посвященный изобразительному искусству одного года, 1984-го. Очень мудрое расположение. Справа – праведники, слева – грешники. Это если ты входишь в ту эпоху, но если ты из нее выходишь, то левое и правое, соответственно, меняются местами… В этом расположении есть что-то от портретируемой эпохи. Она была не столько многосмысленная, сколько двусмысленная. Любое утверждение можно было с легкостью перевернуть. В первом же зале (правом от входа), там, где висят картины сверхофициальные, сплошь Лениниана, выставлена работа, которая может считаться символом двусмысленности времени 1960-1985 годов. Это «Беседа» Гелия Коржева.

Бельмастый старик на фоне красно-кирпичной стены и зарешеченного окна, рядом со стариком – суровый Ленин в кепочке, с газетой «Правда» в кармане пиджака. Писал эту «Беседу» Гелий Коржев с 1980-го по 1985 год. В 1985-м картина была приобретена Русским музеем. Мне она не нравится. В ней напыщенность соседствует с точно выверенным лукавством. Удивительная фига в кармане, соединенная с истерическим пафосом…

Но зато эта картина нравится сотрудникам Русского музея. Уже на третьей выставке я ее вижу. На нынешней экспозиции вместе со мной рассматривала «Беседу» совсем не глупая дама. «Вы подумайте, – восхищалась дама, – ослепший народ, а рядом с ослепшим народом Ленин, спрятавший правду в карман! И кроваво-красная стена, и решетки на окнах, ах, какая смелость! И кто ему только позволил?» Я, разумеется, интеллигентно повосхищался вместе с дамой, но про себя подумал, что секретарь правления Союза художников РСФСР Гелий Коржев, наверное, сам себе позволил, чего уж там… А потом я сообразил, что картину можно проинтерпретировать по-другому – Владимир Ильич выводит ослепший народ из тюрьмы и советуется с ним, слепым, но мудрым. Сообразив, уже с большим интересом стал разглядывать эту картину. Да, истинно так, эта картина – символ двусмысленности времени 1960-1985-го. Проклятие в любой момент может превратиться в хвалу. Фига в кармане – в фанатичные удары в грудь себе или оппоненту.

Взаимопроникновение

Первый зал, где вывешены суперофициальные картины, нынче, по-моему, может восприниматься только юмористически. «Солдаты революции» Владимира Холуева, например: вдоль строя солдат движется Ленин, за ним Свердлов, Дзержинский. И вид у всех троих… стремительно-целеустремленный: «Всех пересажаем к такой-то матери». Но первое место по комизму занимает картина Энгельса Козлова (боже мой, как же теперь Фридриха-то Энгельса называть?) «Первый ленинский декрет». Четыре солдата вылезли из окопа, у двоих руки на перевязи (очевидно, самострелы), воткнули винтовки в землю, один держит Декрет о мире и, указывая на винтовки, кричит что-то примиряющее. Назвать эту картину иначе как «Торговля оружием на русско-германском фронте осенью 1917 года» просто невозможно. Впрочем, в этом зале есть и замечательные произведения. К примеру, надгробие летчика работы Эрнста Неизвестного. С этой небольшой, мрачной, монументальной скульптурой связана одна из сомнительных, но плодотворных идей выставки об отсутствии плотной, непроходимой границы между искусством официальным и неофициальным в позднее советское время.

В соседнем крыле, в зале неофициального, неразрешенного искусства, тоже есть работа Неизвестного – «Христос». Странно, что не использован более яркий пример диффузии официального и неофициального искусства. В левой части экспозиции помещена великолепная скульптура Константина Симуна «Икар». Человеко-птица, которая превращается в пламя, поразительный бугристый, обугленный полет, врезавшийся в землю. Надо было в официальной (правой) части поставить макет памятника «Разорванное кольцо» работы того же Симуна, тогда мысль о взаимопроникновении официального и неофициального стала бы ярче.

По краям

Идея выставки – двусмысленна, как и время, которому она посвящена. Вернее сказать, у выставки две взаимосвязанные идеи. Одна – полемическая, лежащая на поверхности, просто-таки выкрикнутая, поскольку вынесена в заглавие. Формулируется эта мысль приблизительно так: «Принято считать, что позднесоветское время – время стагнации, застоя, не время, но безвременье. А вот и нет: это – время перемен… Именно тогда стало меняться разрешенное искусство, именно тогда неофициальное искусство смогло пусть худо-бедно, но существовать…»

С последним оборотом первой, «титульной» идеи выставки («не безвременье, но время перемен») связана другая, поизощреннее, – самое главное и самое интересное происходило там, где имела место диффузия официального и неофициального искусства. Самое плодотворное происходило по краям двух враждебно настроенных по отношению друг к другу явлений. Поэтому художники из одной и той же группы порой оказываются разнесены по разным частям экспозиции. Картины Ярослава Крестовского и Завена Аршакуни демонстрируются в официальном (правом) крыле, а участник того же объединения «11» Герман Егошин помещен в левом. Его натюрморт висит в специальном отделе экспозиции, имитирующем квартирную выставку. И то сказать: на квартирной выставке странно было бы видеть огромную картину Аршакуни «Невеста». Она бы просто не поместилась в квартире. И не менее странно смотрелась бы там картина Ярослава Крестовского «Сборщики».

Хотя эта картина наиболее близка тому, что хотят доказать устроители выставки. Внук писателя Всеволода Крестовского, сын скульптора Игоря Крестовского, Ярослав Крестовский вообще был художником, фантастическим в судьбе и в творчестве. Последние десять лет жизни он провел ослепшим, а до того успел нарисовать немало странных, очень ярких, четких картин. «Сборщики» выставлена в небольшом зальчике официальной части экспозиции, там, где представлены работы, славящие труд рабочего класса. В следующем зале, соответственно, – колхозное крестьянство и Великая Отечественная война.

Ярослав Крестовский умудрился дать единственный в своем роде образец салонной живописи на индустриальную тему. Ничего подобного я не видел. Изящная картина, посвященная сборщикам. И в ее изяществе нет ни слащавости, ни пошлости… Настоящая, талантливая салонная живопись. Она непредставима на квартирной выставке, но в салоне представима, да еще как. Не то что «Утро» Андрея Мыльникова в соседнем зале – тоже салон, но грубый, порнушный…

У этой картины я тоже застрял надолго. Во-первых, меня обрадовало, что эдакую порнуху выдал на гора лауреат госпремии, один из оформителей Кремлевского Дворца съездов. Профиль Ленина на стене над залом заседаний – его работа. А тут… такая прелесть. На ядовито-зеленой, нечетко прорисованной траве лежит белая гологрудая нимфа, за ней озеро, а вдали, на другом берегу озера, белая церковка. Здесь – главный пуант картины. Для того чтобы увидеть эту церковку, надо долго вглядываться, но не в голую даму на первом плане, а в даль за ней… Просто-таки слышишь насмешливый голос художника: «Порнуха, порнуха, а что вы в порнуху-то глазом уперлись? Вы вдаль посмотрите, во-о-он туда, там церковь… Кому что, знаете ли…»

 Последний зал официоза

Он, пожалуй, самый яркий. Это тот самый зал, где воплощена задушевная, недекларируемая, но тем более важная мысль выставки о том, что самое плодотворное происходило в искусстве по краям, на границе официоза и запрещенного искусства. В этом зале висят маленькая, очаровательная картинка Феликса Волосенкова «Лев на улице», замечательная работа поэта, барда и живописца Евгения Бачурина… Да, там есть на что посмотреть, но особо задержаться стоит у двух мрачных, серых, сурово-реалистических, едва ли не фотографических работ Андрея Волкова 1976 года из серии «Утро» – «Троллейбус» и «Проходная».

Во-первых, лучше поймешь, где кончались «разрешимость» и «проходимость» в советское время. Дело было не в формализме, не в реализме. Даже не в суровости. В 1960-е в советском официальном искусстве был такой стиль – «суровый». Лучшие его образцы представлены на выставке: Евсей Моисеенко, Виктор Иванов, Борис Окороков. Но суровость их картин сдобрена пафосом. А у Андрея Волкова – никакого пафоса. Пустой троллейбус на кольце, серый свет рассвета, вдали новостройки, и через стекло троллейбуса видна толпа людей, которые вот-вот ломанутся в это огороженное стеклом пространство. Лучше всего видно лицо старой женщины. Она в самом конце толпы. И такой безнадегой веет от этой картины… Ощущение конца 1960-х, конца надежд на что-то такое с человеческим лицом передано в этой картине с убедительнейшей силой.

Другое искусство

И это только то, что касается искусства разрешенного, правого крыла, а есть еще левое крыло, начинающееся с трех абстрактных картин одного из организаторов выставок левых художников во Дворце культуры имени Газа Евгения Рухина. Опять-таки – верный подход. Внук княгини Мусиной-Пушкиной, сын крупного советского геолога, лауреата Ленинской премии Льва Рухина, двухметроворостый, длинноволосый художник-абстракционист был одной из самых ярких фигур «другого искусства» в Советском Союзе.

Если разбить историю «другого искусства» на даты, то первая будет 1962 год – год выставки в московском Манеже, когда Хрущев орал на молодых художников, а вторая дата – 1976 год – год гибели Рухина в его мастерской. Никто ни на кого не орал, просто… загорелась мастерская. Ну бывает же такое, правда? Между этими датами поместилось то, что можно назвать периодом «бури и натиска» неофициального искусства… С гибелью Рухина этот период закончился.

Левое крыло ярче, необычнее, сумбурнее правого, зато интереснее. В этом крыле сымитирована обстановка квартирной выставки. В обстановочке этой работает телевизор, по телевизору крутят программы 1960-1980-х годов. Поют молодые Ротару и Пугачева, хохмят завсегдатаи «Кабачка 13 стульев». Опять-таки, тот, кто ностальгирует по советской жизни, пусть смотрит телевизор и наслаждается, а тот, кому интересны левые художники, вглядывается в картины Рихарда Васми, Льва Кропивницкого, Александра Арефьева, – плюрализм, понимаешь…

Кроме того, в левом крыле, в интимном таком закуточке, не мешая посетителям, крутят интересный фильм про неофициальное искусство в Советском Союзе, а в большом зале на большом экране демонстрируют программу «Музыка 70-х». Гремят тогдашние шлягеры: «Уч-Кудук», «Увезу тебя я в тундру», «Вы в седьмом ряду…», но… если повезет, можно попасть на огромный фрагмент программы, посвященной Высоцкому. Песни из всех фильмов, интервью немецкой телекомпании, выступление по мексиканскому TV. Да много чего, но это если повезет, а если не повезет, то будете вглядываться в грустный «Портрет мальчика» Игоря Ворошилова под залихватское пение Кола Бельды насчет того, что север совсем не страшный, он нам его дарит…