Мороженое хранило обманчивую форму цилиндра благодаря фольге. Но как только я его развернула, оно вылилось на дорожку парка и на мою блузку. У фонтана сидели люди и громко вдыхали его брызги. Одним хохлатым уткам жара была по барабану.

— Ты где? — кричала в трубку Гусева. — Вся прогрессивная общественность на митинге! Защищает современное искусство!

— Я, — говорю, — лучше пойду защищу старинное искусство: стоишь в прохладном зале с золотыми колоннами, и шампанское дают.

Идею выставки придумали в Русском музее. Я схватила заместителя директора музея по научной работе Евгению Петрову и спросила, есть ли научное объяснение тому, что созерцать зимние виды летом приятнее.

— Зимой, когда еще и на улице холод, грязь, метель, у тебя взгляд не останавливается. А летом очень даже останавливается, — пояснила она. — Вот в Дели всегда жарко, и они не знают, что такое снег. А тут им снег и белый, и рыжий, и коричневый. Индийцы спрашивают, почему снег красного цвета, а я им объясняю, что снег меняет цвет от тени, света, настроения.

Как человек, окончивший художественную студию и умеющий поддержать разговор о значении кобальта, я спросила, какова семантика цвета в русской живописи.

— У Маковского снег серо-коричне­ватый, он всегда встречается в вещах реалистических, с социальным оттенком, — уважительно сказала Евгения Николаевна. — У того же Федотова — «Зимний день. 20-я линия Васильевского острова»: нищий художник идет в тоненьком пальтишечке по зимней улице, и настроение неприютности выражено серовато-коричне­ватой гаммой. У Юона «Троицкая Лавра зимой» — красота и благолепие, и у снега цвет бело-розовый. Есть две картины Френца — они веселые: один человек вышел из пивной, другой на лихаче едет, обе картины красные. У Сурикова во «Взятии снежного городка» есть запах, сухой сибирский запах снега, а на картине «Суворов спускается с Альп» уже горный воздух.

Я задала ряд специфических вопросов вроде «Чем русская зима отличается от зимы в живописи Нидерландов?», «Влияет ли обилие белил на сохранность полотен? Белила ведь жухнут!» Замдиректора музея меня уже побаивалась.

— Летние работы Куинджи были в худшем состоянии, чем зимние, — заверила она меня.

— А снег как тема в русском искусствоведении вообще разработана? — во мне проснулся выпускник университета, заснувший много лет назад.

— Нет, — подумав, сказала Евгения Николаевна. — Я такого не встречала. Может, теперь кто-то займется.

Я шла по залам в некотором во­одушевлении, ощущая себя первопроходцем.

На картине Маковского «Петербургский дворик» все навевало уныние: торговец с коробом, смутная фигура женщины, закутанная в платок, городовой с бакенбардами и даже мужик, стоящий спиной. «Снег — грязный», — записала я по-исследовательски.

Уже одно название картины Журавлева «Дети-нищие» навевало тоску. Оборвыши тянули руки к прохожему, который сам был близок к тому, чтобы протянуть ноги. У художника Сверчкова тройку занесло на обочину, и ямщик был близок к замерзанию — снег вокруг носился косматый, серый, зловещий. Даже на холсте Петра Грузинского с Масленицей все не слава богу: снег свинцовый, молодцы на тройке, идущие на обгон, угрюмые, бабу взяли покатать — и та не рада. У Клевера бабы с опаской макали белье в сизую прорубь, а у художника Васильева дедушка показывал внучке проталину противного горчичного цвета. Снег демонстрировал самые печальные оттенки русской души.

У Кустодиева стало веселее: тут тебе и трактир, и мужики с гармонями, и купчихи с муфтами, и продавцы сбитня и воздушных шаров — и все это на голубоватом, праздничном, чистом снегу. Голубоватые пейзажи Грабаря и Малевича тоже подымали настроение. Могут ведь, если захотят!

— Смотри, какие пятна у Куинджи, — с восторгом говорил своей спутнице мужчина, вглядываясь в картину «Солнечные пятна на инее». — Солнечные!

Но это были лишь отдельные пятна. К пивной у художника Павлова вела тропинка грязного цвета. Блокадный ленинградский снег у Кучумова был страшный, свинцовый, по нему тащили сани с бочками, наполненными водой.

Снег охватывал все области русской жизни — пьянство, войну, праздник, тоску. Осталось только понять: грустно русскому человеку от пасмурной погоды и грязного снежка или, наоборот, он так психосоматически устроен, что от тоски и невзгод пейзаж за окном для него становится серым?

На это у меня, как у единственного пока что исследователя снега в русской живописи, нет ответа. Это еще предстоит выяснить.

Фото: Митя Гурин; иллюстрация: Варвара Аляй