Картина, кстати, преподносится у нас как «алкогольная комедия», говорят даже, что это официальный рекламно-прокатный слоган. Нагрянувший в Москву, обласканный российской общественностью режиссер проходил по разряду «гедонист и анархист». На самом же деле Иоселиани закончил музучилище, после чего несколько лет занимался на мехмате МГУ, а все мы знаем или хотя бы догадываемся, что такое мехмат МГУ. Так что, конечно, «дирижер и математик», но еще и социолог, хотя об этом позднее. Я не являюсь его поклонником, 10 лет назад пришел в ужас от безобразной агитки «Разбойники. Часть VII», решил, что это конец, и перестал интересоваться. Пришел смотреть «Сады осенью» с предубеждением, но уже через двадцать минут втянулся: работа, не поспоришь, выдающаяся.
И все-таки - малые социальные группы. Не станем ходить далеко, припомним одну свежую публикацию «Эксперта»: интервью с Виталием Найшулем. Этого человека я впервые увидел несколько лет назад в телепрограмме «Времена». Сначала сообщили, что именно он придумал злополучный «ваучер», и я автоматически окрысился. По итогам 90-х я, скорее, потерял, нежели приобрел, а всякий нормальный человек, ясное дело, живет аффектами, не умом. Таким образом, мы сразу оказались по разные стороны баррикад: я - в целевой группе «обиженный народ», он – в кружке младореформаторов.
Однако, то, что говорил Найшуль, мне понравилось. Говорил он, на мой вкус, и проницательнее, и честнее всех вместе взятых присутствовавших в студии деятелей. Я принялся методично отслеживать его статьи с его же интервью и поймал себя на том, что во всем с этим человеком соглашаюсь. И дело даже не в ответах, которые человек дает: набор публичных ответов невелик, предсказуем. Дело в том, что он всегда предлагает к обсуждению ровно те же самые вопросы, которые интересуют меня. Пожалуй, Найшуль - единственный публичный человек, с которым я в этом смысле полностью совпадаю.
На первый взгляд, странно. Что общего между Найшулем и мною, где он, и где я?! Ни на секунду не забывая о своих аффектах и о том, что «ваучер» неприемлем, я, провинциальный обыватель, внезапно обнаруживаю себя на расстоянии вытянутой руки от весьма элитного ученого. Удивительная конфигурация! Вот это, что называется, таксономия! Состав малых групп самый неожиданный, границы прозрачны, сами группы внеидеологичны, динамика перехода туда-сюда велика. В идеологическом железобетоне я - «против» Найшуля, но уже через секунду, в пределах некоей трудноназываемой, но реальной малой группы - категорически «за». Это важно, и этого у нас не понимают! У нас ведь пожизненно записывают человека либо в батальон гусар летучих (допустим, в «либералы»), либо в непродвинутую пехоту (например, «антилибералы», «консерваторы», пр.). Слишком грубое проектирование большевистского типа, жизнь не такова. Об этом Иоселиани, но сначала еще немного эмпирии.
Года четыре назад меня внезапно, по телефону, пригласили в одну известную газету и тут же, по телефону же, вычистили из нее на основании того, что накануне моя кинорецензия появилась в «Консерваторе». «Мы теперь понимаем, что Вы – оттуда!» - загадочно сказали мне на том конце телефонного провода. «Откуда «оттуда»?» - изумился едва приехавший из Тулы я. «Ну, сами же знаете…» - ответил голос, намекая, как я потом понял, на идеологическую пропасть между этой самой либеральной газетой и «Консерватором» второго состава.
Между тем, я даже не знал, что газета, где меня уже напечатали, называется «Консерватор». Просто в Тулу позвонил не знакомый мне лично, но читавший мои тексты о кино Дмитрий Быков и предложил сотрудничать с новым изданием. Потом-то, допустим, я познакомился и с направлением своей новой газеты, что меня, кстати, не отшатнуло от нее, наоборот. Но поначалу-то у нас с Быковым была совсем маленькая, и к тому же заочная группа, а не вековечный «железобетон». Наша связь была эфемерна, трудноизъяснима: «искусство кино», что может быть иллюзорнее? Эфемерна, незаметна со стороны, однако, не фиктивна! Со времен «Консерватора» я Быкова не встречал, то есть наша группа была временно-летучей, но разве не такова жизнь?
А на моей лестничной площадке живет молчаливый парень интеллигентного вида, про которого до последнего времени никто ничего не знал. Как вдруг, весь подъезд и весь дом забурлили: местное телевидение показало репортаж, из которого стало ясно, что парень работает дворником, и что по результатам проверок он признан лучшим дворником то ли соседнего района, а то ли всего города! Кто-то дурной посмеялся, я же, честно говоря, позавидовал. В ситуации замороженного культурного строительства, когда невозможно объединиться в одну малую группу с адекватными людьми, когда не удается, как это бывает в развитом социуме, возвести этажи, расставить стены с перегородками, образовав кружки по интересам, - взаимоисключающим людям приходится толкаться в одной огромной зале, которая на глазах превращается в неорганизованную помойку. В такой ситуации радостно солидаризируешься с человеком несуетного и непубличного ручного труда. На нашем большом псевдокультурном поле интеллектуально гадят, а зато его локальные тульские дворики выметены, вычищены, сам дворник премирован. Он близок мне не меньше Найшуля, а зато подавляющего большинства наших критиков и писателей я попросту не понимаю. Они – не «хуже», они – «другие».
Новый фильм Иоселиани выстроен так. Автор не показывает ничего личного, только групповое. На экране – люди из плоти и крови, но это не должно вводить в заблуждение, у людей этих нет традиционной «психологии». Обычно в игровом кино действуют герои с волей и желаниями. Традиционная драматургия предписывает сюжету некую сквозную линию, а герою целеустремленность. В таком кино дается обещание Будущего и память о Прошлом, а зато Настоящего нет, как нет. Традиционное кино предлагает смотреть через призму литературных клише, но у Иоселиани не так.
Уже в прологе группа стариков претендует на хороший гроб. Гроб один, а стариков несколько: кому достанется, кто заслужил? Спорят, претендуют. Тут ирония, да, но тут же и ключ ко всей картине. Музыкант-математик Иоселиани настраивает таким образом свое кино. Дальше два часа будет варьироваться одна и та же тема. Существует набор социальных ниш (ролей): министр, помощник министра, любовница министра, друг министра, наконец, не министр, то бишь обыватель и т.д. Все это ниши знакомые, легко опознаваемые. Существует также набор сопутствующих этим нишам пространств и помещений: кабинет министра, служебная квартира министра, личная квартира обывателя, квартира любовницы, служебное помещение друга, например, кафе, и т.д. Идет непрерывная ротация: в те или иные статичные ниши по очереди внедряются самые разные персонажи.
Иоселиани реализует термин «социальная механика» буквальным образом. В каждом эпизоде происходит одно и то же. Встречаются «разные». Либо это претенденты на одну и ту же социальную роль (скажем, бывший министр и новый министр), либо это претенденты на одно и то же помещение (бывший министр, а теперь обыватель и туча афроамериканцев, самовольно поселившихся в его личной квартире). Только невнимательному зрителю кажется, что здесь «бесконечная изобретательность» с «игрой фантазии», а на деле тут тупая вариативность и бесчеловечная серийность.
Итак, в каждом эпизоде соединяются два химических реактива, словно сливаются в одну колбочку. Поскольку они заведомо разные, случается неизбежная реакция, например, кислотно-щелочная. Постоянно идет перемена ролей. Иоселиани старательно сопрягает всех со всеми и доводит до логического предела всякое начальное условие, всякую социальную обусловленность. В результате реакции обнаруживается «неполное служебное соответствие» одного из реагентов, то бишь персонажей. Ниша вскоре освобождается и вмещает новую кандидатуру.
Иоселиани последовательно проводит важную мысль: невозможно ничем завладеть, не удается достичь равновесия, статика в обществе невозможна, иллюзорна. Все время что-то происходит. Даже если не видно со стороны. Человек, которого тут считали «министром», на самом деле играет десятки иных ролей, то и дело вступает в новые и новые микросообщества, а затем стремительно из них вылетает. У него не один ярлычок, но множество. Очень сложная, изощренная классификация вещей и событий. Не белые и красные, не либералы и консерваторы, не министры и обыватели, а совсем другое. Мелкие жесты, малые группы, сложность!!
…У негров отбирают квартиру, но другие негры, в свою очередь, завладевают кафешкой одного из приятелей экс-министра, перекрашивают его, перестраивают. Хозяин кафешки всю дорогу собирает коллекцию заводных игрушек, ревниво оберегая игрушки от своих приятелей, любуется на них тайком и по ночам. Однако, в финале, почему-то оставшись без кафе, вываливает их на всеобщее обозрение, допускает к ним всех желающих. Здесь нет никаких психологических мотивировок, попросту жизнь идет своим чередом, подхватывает героев и несет. Вот этот поток времени сделан убедительно, на грани гениальности.
Все ниши, все социальные игры существуют одновременно. Удается показать, как мощный поток времени разветвляется, удается показать, что у каждого – свое время, свой удел, но после-то оказывается, что это всего-навсего «свой черед», и человеческая разность оборачивается человеческой схожестью. Никто никого не побеждает. Два экс-министра на лавочке, подружились. В эту секунду мы догадываемся о том, что ниша «министр» занята кем-то третьим, очередным.
Иоселиани замечательно делает напряжение между единообразием ниш и многообразием человеческого материала, человеческих типов! Это почти что документальное кино: люди, люди, люди неголливудского типа, и всех удается предъявить, гармонизировать лишь потому, что работают жесткие формальные правила.
Иоселиани – аутентичный режиссер. Ничего внутреннего, никакой литературы голливудского типа. Задача режиссера - собрать много людей и вещей, а потом грамотно развести их по углам, по кадрам и по сценам, все. А на что еще способно кино? Кино – искусство внешних проявлений. «Сады осенью» - незамутненное литературой кино. Я, кстати, думаю, что немного литературы никогда не помешает, Голливуд все равно люблю больше, но признаю: отчетная картина выдающаяся, на века.
Иоселиани системно мыслит, Иоселиани вполне научен. Помню его замечательное интервью в малотиражном сборнике НИИ киноискусства, еще советских времен. Иоселиани рассказывает про свое детство в Тбилиси, рассказывает, что у них во дворе жили представители 25 национальностей, настаивает на том, что все они были разные, не смешивались и по большому счету никак друг на друга не влияли: разные миры. Реакции друг на друга были, да, но никакой унификации не было и в помине. Потрясающее интервью, с отступлениями в социологию, с изысканным социокультурным анализом. Никто из послевоенных советских кинорежиссеров не рассуждал, не философствовал так блистательно. Читал интервью десять лет назад, но дословно вспомнил уже на десятой минуте картины. Конечно, внимание к социальной динамике воспитано там и тогда, в слишком разнообразном тбилисском дворике. Пошел ли тот опыт на пользу Грузии в целом, сказать не берусь, а вот у внимательного системного Иоселиани, похоже, ничего не пропадает.
И последнее. Иоселиани и Тарковский ценили друг друга весьма и весьма. Оба в начале 80-х уехали работать на Запад. Однако, по разному. Тарковский со скандалом, без права возвращения. Иоселиани – тихо-мирно, с правом возвращаться, с правом делать, что и как захочется. Кажется, режиссеру покровительствовал и его оберегал первый секретарь Грузинского ЦК Эдуард Шеварднадзе. А Тарковскому помогали от случая к случаю руководители среднего звена, да, но в общем и целом его не берегли. Или берегли не настолько, насколько грузины своего Художника. Грузины ощущали себя малой группой, Иоселиани – помню – говорил по радио «Свобода»: «Мы вымирающая нация, нас три миллиона дон-кихотов…» Вот они себя и берегли. Национальное, получается, было там превыше советского. Очевидные вещи, но лишний раз поразмышлять обо всем этом небесполезно.
Я не про то, что художникам нужно создавать особый режим, нет. Я про национальную психологию. Нужна дифференциация, нужна психология малых групп. Нужно видеть зорче, нужно дробить мельче, нужно описывать подробнее. Нужна специальная социальная оптика и нужны изощренные классификации. Хорошо сказано у Найшуля в финале: «То, что не может быть выражено по-русски, в России сделать невозможно!» Картина Отара Иоселиани, донельзя формальная, дает, тем не менее, пример подлинного гуманизма. Пример подробной артикулированной речи.
