Северо-Запад
Идешь по улицам Петербурга в сторону Манежа, и в самом начале Малой Морской (бывшей улицы Гоголя) замираешь от удивления, поскольку налицо сюрреализм в чистом виде: тут тебе и Дали, и Макс Эрнст, и Магритт. Там, где был дом, – чуть опавший гигантский белый полушар из прорезиненной ткани, и к нему протянуты такие же прорезиненные огромные красные трубы. Инопланетянин на отдыхе. Приземлился и осматривается. Все это великолепие – стык в стык с обычным питерским доходным домом, и снег вокруг – где серый, размятый в кашу, где девственно белый. Понятное дело: метро строят – станцию «Адмиралтейская». Но ведь изобрази такое художник, пожалуй, что и поморщишься: как-то живописец слишком дал волю фантазии. Уж и вовсе ни на что не похоже.
Кстати…
Городской этот пейзаж весьма кстати пришелся к традиционной выставке в Манеже «Петербург-2010». С 1993 года здесь ежегодно в январе показывают, чем богаты питерские художники. На нынешней был даже одногодок выставки – Дмитрий Барабанщиков. Пастель «Запозднившаяся зима». Хорошая работа, мрачноватая только, что, вообще говоря, свойственно умной юности. Старая окраина города, осевшие многоэтажные дома, зябнущие люди, слежавшийся снег, полусвет, полумгла. Сумерки. Но эта работа как раз не очень типична для выставки. Здесь главное – фантазмы, эксцентрика. Грубо говоря, фокус.
А как иначе? Нынешний художник поставлен в такое положение, что ему без фокусов никак нельзя. Чем задержать внимание зрителя? Точной жизнеподобной живописью? Э, да так мой фотоаппарат умеет. Смелым беспредметным сочетанием красок? Э, да так и я смогу намазюкать. Значит, надо что-то придумывать. Вот и придумывают: от псевдонимов, например Дрюппе или Комельфо (не «комильфо», что по-французски означает «прилично», «как подобает», но подчеркнуто неграмотно – Комельфо), до сюжетов картин, парадоксально связанных с их названиями.
Скажем, у Дрюппе изображен псевдоромантический ландшафт: река, водопады, арки, мосты, и в уголке картины – маленький Геракл, деловито под мышкой придушивающий льва. Такая Итало-Греция, вымечтанная где-то в Царево-Кокшайске, и подпись – «Река Луга». При чем тут Луга, спрашивается? Да вот на Луге так и замечтаешься о Геракле в обрамлении гор и водопадов. Или «Воскресение» Владимира Комельфо. Нарисована изнанка картины. Крестовина, рама, на которую натянут холст, в правом нижнем углу – белая пустота. Картина, распятая на крестовине, как на кресте, воскресла и улетела в мир сквозь этот белеющий непрорисованный угол. Такого рода концепции не очень интересны. Легко прочитываются.
Конечно, не так легко, как на одной из первых картин выставки. Огромное полотно от пола до потолка. На нем неряшливо изображен белокрылый ангел с плакатом «Долой власть денег!». Босыми ногами ангел попирает зеленого червячка, очевидно, символизирующего змею капитала. Ну что это за «социализм для дураков», как говорил немного по другому поводу Август Бебель? Ведь если ангел или человек заявляет: «Долой власть денег!», то он имеет в виду: долой власть денег надо мной, да здравствует моя власть над деньгами! Впрочем, на выставке была представлена работа, тоже трактующая тему свободы от власти денег.
Ее было видно издали. «Портрет математика Перельмана» Сергея Вепрева. На гигантском тетрадном листе в клеточку расплескались черной кляксой волосы и борода. В их обрамлении – составленное из цветных квадратов лицо Григория Перельмана. Чем дальше отходишь от картины, тем четче проступает лицо из скопления этих квадратов. Если подойти совсем близко, лицо исчезнет. Останутся только квадратики посередь черной кляксы. Большое видится на расстоянии, а вблизи большое превращается в непонятное, хаотическое скопление геометрических фигур. Художник попытался изобразить чистый дух, который вот именно что вне власти денег. Он не будет орать: «Долой власть денег!» – он просто откажется от внушительной денежной премии. Она ему не нужна. Ему нужен покой и чистый тетрадный лист для своих математических занятий.
Фокусы
Такого рода фокусы и убедительны, и удивительны, и интересны. Точно так же интересны фокусы художников, работающих с неживописным материалом. Впрочем, не всегда. Всеволод Мельников, например, выгнул весьма замысловатую петельку из алюминиевой проволочки, всадил эту петельку в пенек и подписал: «Балерина А. Волочкова». Или, скажем, Ольга Астафьева натянула множество разноцветных ниток на красном фоне – в результате получилась человекообразная фигура в нимбе. «Александр Невский – схимник». Тут хоть времени, умения и старания потрачено много.
А порой времени с умением потрачено немного, а придумано здорово и образ возникает. Старый скульптор Константин Симун, автор знаменитой скульптурно-архитектурной композиции «Разорванное кольцо» на Дороге жизни, выставил такой артобъект – «Россия и все мы». Большой полуоткрытый коробок спичек. Он плотно набит не лежащими, а стоящими спичками. Какие-то спички стоят серными головками вверх, какие-то – вниз. Сразу вспоминается, что в Великую Отечественную солдат на штабном жаргоне называли «спички-палочки». А кто этого не знает, все одно почувствует силу образа. Мы все – спички. Рано или поздно сгорим, а как иначе? Но без всех нас коробок пуст, Россия – пуста.
Подобного рода артобъекты могут вызвать, да и вызывают и неприятие, и раздражение. На то они, кроме всего прочего, и рассчитаны. На поиск союзников среди зрителей. А где есть союзники, там и враги, а как же? Кто-то зажжется от этого образа, как спичка, а кого-то чиркнут впустую, без огня. Работа Зои Большаковой «Северный пейзаж» точно никого не раздражит и не раздражает. Одна из удивительных декоративно-прикладных работ на выставке. Она из войлока. Но поначалу даже не понимаешь, что это… ковер. Из синего, белого, черного Большакова каким-то чудом вызывает ощущение сияющего, сильного бега охотника по льду сквозь снег.
Подобного эффекта в работе с неживописными материалами достигает и Юрий Штапаков в своей картине «Деревня Заробочье». Железный лист и строительные эмали. Причем черная эмаль потеками снизу вверх полосует снег, деревенские крыши, деревья, отчего и возникает ощущение будущей распутицы, затянувшейся зимы, которая вот-вот готова расплавиться, растаять, потечь водой и весенней грязью. Рядом Лариса Васильева на черном спендерлюксе процарапала иглой лань, остров, деревья, кусты. Получилась прелестная сентиментальная сюжетная картинка. «Бемби» Феликса Зальтена не в диснеевской, а в куда более серьезной интерпретации.
Шутки
Разумеется, там, где есть фокусы, без шуток не обойтись. Деревянный белый заяц с серой бородкой и серым ружьецом за плечами – «Охотник на волков» Игоря Васильева. Рядом с этим мстителем за всех зайцев очень полюбили сниматься посетители выставки. Почти так же часто, как рядом с ширмой-прикрытием «Балерины» Семена Мотолянца. Деревянные раскрашенные фигурки балерин скреплены наподобие ширмы. Дамы располагаются рядом, и кавалеры щелкают фотки на добрую память. От деревянных балерин по полу – «Шествие гусениц» Веры Виглиной. Вазы из шамота в виде длинных вздернувших вверх морды… гусениц.
Удачнее всех пошутил Алексей Гордин. Его корова из стекла, на котором изображена пастораль XVIII века, совершенно очаровательна. Вместо вымени у нее прозрачный кувшин со стеклянными висюльками от люстры, а коровья физиономия – само добро- и простодушие. Художник правильно назвал свой артобъект – «Пастораль XVIII». Иной раз художник, по всей вероятности, и не думал шутить, но нечто непроизвольно комичное у него вырвалось. Андрей Геннадиев построил огромную руку из гипса. Это было первое, что видел посетитель при входе на выставку, она досягала до второго этажа Манежа. Назвал эту двухэтажную руку Геннадиев «Древо мировое», так что был насмерть, мифологически серьезен, однако… смешно.
За гигантской белой рукой к стене прислонился «Веер перемен» Алексея Васильева. Гигантские черные резцы, развернутые веером и скрепленные красной заклепкой. Концепция в той же мере мрачная, в какой и консервативная. Веер перемен перемелет, перемолотит в мелкую сечку все, что не желает меняться, но воплощение этой мрачной концепции – комично.
Порой шутка сознательно соединяется художником с серьезной, не враз формулируемой темой. Например, «Девочка в тумбочке» Марины Спивак. Да, действительно девочка из гипса в старой деревянной облупившейся тумбочке. Дверка тумбочки чуть приоткрыта, и видна девочка, вернее полдевочки. Она влипла щекой в стенку, застыла. Смотришь вниз – вот там ноги девочки. Спряталась, скрылась от веера перемен и застыла, застряла там воспоминанием, памятью о детстве, скорее всего, не слишком веселом, но все одно детстве. Можно интерпретировать «Девочку в тумбочке» так, а можно – по-другому. Другой сюжет вытянуть. У всех старых вещей есть душа. Чем старее вещь, тем одухотвореннее. Вот она и смотрит на нас, душа этой старой тумбочки – печальная белая гипсовая девочка.
Картины
Однако что же все о фокусах и шутках? А картины? Представлены отличные работы. Нежное «Утро» Ларисы Голубевой, энергичный «Портрет Ирины Заславской» кисти Юлии Линцбах, замечательный ворон на стройке Ильдуса Фаррахова, скосивший круглый глаз на зрителей и художника в черно-белой картине «Двор на Малой Морской». Рядом с вороном вычерчен четкий красный квадрат. Он необъясним рационально, но нужен картине. Это ее зрительный нерв. Без него картина развалится. Квадрат ее держит.
Три небольшие картины на евангельские сюжеты Александра Некрасова: «Сретенье», «Тайная вечеря» и «Снятие с креста». Редко встречающееся, но убедительное сочетание нежности и монументальности. Монументальность ведь не зависит от размера полотна. Можно разогнать картину от пола до потолка, а все равно получится увеличенная карикатура из «Крокодила», а можно и на малом пространстве создать ощущение величия. Величия, повторимся, соединенного с нежностью и печалью. Контуры фигур смазаны. Еще немного, и картины превратятся в беспредметную, абстрактную живопись. Единственная резкость во всех полотнах – жест Иуды, тянущегося к общей чаше. Этот жест словно перечеркивает «Тайную вечерю», взрывает ее.
Но самое сильное в живописном отношении в «Петербурге-2010» – мини-выставка Александра Кондратьева. Так принято в этом ставшем уже традиционным январском вернисаже. Художники-юбиляры выставляют не одну-две, а сразу несколько работ. И одна-то картина Кондратьева, например черная туша, раскачиваемая белым ветром рядом с покосившимися крестообразными стропилами; или две головы, слипшиеся в клевете, лжи, злобе; или изогнутый напряженный пес, отлаивающийся от ворон, заполонивших его окоем, сильно влепили бы по глазам зрителю, но картин – пять. Они почти плакатны. Лаконичны. Мрачны. Динамичны. В них – настоящая беспощадность живописца. Минимум деталей – максимум выразительности, что, собственно говоря, и требуется от искусства.
«Петербург-2010». Ежегодная выставка новых произведений петербургских художников.
Центральный выставочный зал Манеж
