Канн закончился — но 3 июня начинается «Кинотавр». Масштабы, спору нет, трудносопоставимые — но ведь и «Золотой орел» против «Оскара» не вполне птица… Главный же фестивалезаводчик России, отец «Кинотавра», «Ликов любви», «Золотого овна» и прочая, и прочая Марк Рудинштейн ездит теперь на сочинский киносмотр как почетный гость. В этот раз — еще и как актер. В фильме «Натурщица» он играет свихнувшегося еврейского банкира, прячущегося от кредиторов в сундуке. Сам он относится к этому с юмором, но что-то символическое в этой роли есть: Рудинштейн, обещавший уйти из фестивального бизнеса, намеревается вернуться, выскочить, как чертик из коробочки. Точнее, как «Золотой ангел»…
О кинотаврах, ангелах и чертиках отечественного фестивального бизнеса мы и решили побеседовать с патриархом Рудинштейном.
— Вот уже второй «Кинотавр» проходит без Рудинштейна во главе. Не тоскуете по детищу, Марк Григорьевич?
— Переболел. Грусть есть. Нормальное отцовское болезненное ощущение, что что-то может быть с ним не так. Сожаления нет. Я уверен, что ребята, которые взяли его, — нормальные люди.
— А почем все-таки Александр Родянский с Игорем Толстуновым его у вас взяли? Больно уж разные суммы называют. И в разных, в том числе в нереально-смешных, валютах.
— Остановимся на сумме два миллиона. А в какой валюте… Пусть гадают, если интересно. Может, в рублях, а может, в евро?! (С хитринкой усмехается и откидывается в кресле.) Правда, два миллиона. И все! Продал и продал.
— Фестиваль «Кинотавр» — хороший бренд, но прибылен ли он как бизнес?
— Он с самого начала был прибыльным. Да, потом грянул 1994 год, первый «черный вторник», общий обвал. Мы рухнули. Как и вся страна, впрочем. И шесть лет мы в страшных муках продолжали это дело. В 2001-м впервые за этот период мы вышли на самоокупаемость. Но к тому моменту, как я его продал в 2004 году, «Кинотавр» уже был стабильным хозяйством. Однако нужно понимать, что сам фестиваль денег не приносит, это ему нужно столько денег, чтобы он просто смог состояться!.. А вот то, что вокруг него, бизнес, торговля, реклама — да. Но добывание денег — это задача другой компании, которую, конечно же, контролирует организатор фестиваля. Компания добыла деньги, дала фестивалю, сколько ему надо, а остальное пошло на дальнейший бизнес.
— Самый большой бюджет «Кинотавра» под вашим руководством — два с половиной миллиона долларов. Вы сильно экономили?
— Сейчас бюджет, насколько я знаю, пять миллионов. Мне же в последние годы, чтобы поднять занавес, и миллиона хватало. (Разводит руками.) Я говорил: «Ребята, у вас там работает вся моя команда. Не стройте заново экономический паровоз». Внутренне содержание фестиваля, я понимаю, можно менять — новое время, новая эстетика… Нет, они испугались, что я буду где-то рядом с фестивалем. Как они сказали: «Марк, там, где ты, мы уже не мы». И пошли своим путем. Который им стоит гораздо дороже.
— Но признайте, что отказ от бренда «Рудинштейн» пошел фестивалю на пользу, он сразу перестал быть оппозиционным по отношению к нашему киноофициозу. Ушли в прошлое его контры с Никитой Михалковым. На него отправился глава Федерального агентства по культуре и кинематографии Михаил Швыдкой…
— Конечно, он же работает на СТС! Как ему не поехать?
— Так вы ушли от дел, потому что устали бороться с системой?
— Нет. Я просто устал. Мне стало неинтересно. Ведь то значение, которое фестиваль имел в начале девяностых, когда кинематограф был в глубоком кризисе и были нужны действительно мужские усилия, чтобы его поддержать, придать ему ореол романтики, уже в прошлом. Сейчас напрягаться не надо. Фильмов достаточно. Уже можно даже взятки брать за то, чтобы фильм попал на конкурс. Хе-хе! Мне стало не-ин-те-рес-но. Я ведь из другого века. Из века, когда из нас выплеснулось все романтическое, накопившееся за годы без права думать и дышать. А в «Кинотавре» для меня ни романтики, ни борьбы не осталось. Вот я и взялся делать питерский международный фестиваль «Золотой ангел». Знал, что тут у нас будет новое настоящее столкновение с Михалковым…
— …И в итоге фестиваль переименовался в «Санкт-Петербург» и не состоялся. Вы винили в этом Михалкова, который видит в вас конкурента, а в вашем проекте — опасность для финансирования ММКФ. Затем в бой вступил директор Эрмитажа Михаил Пиотровский: он не хотел показа кино на площади. Присоединился и министр культуры Александр Соколов, посчитавший, что фестивалю хватит и кинотеатров… Схватка вышла серьезная и не в вашу пользу, Марк Григорьевич?
— Смертельная! И пока она окончилась победой Михалкова. Только пока! Мы просто ушли в тень и спокойно ждем. Все равно сказка состоится. «Золотой ангел» прилетит и будет одним из лучших фестивалей в России. Но признаю, что бороться с такой машиной, да еще и поддержанной государством, очень трудно. Нам просто отключили финансовые потоки… через определенные каналы. И тут еще господин Пиотровский! Мы же с ним десять лет назад обо всем договорились, еще при Собчаке. Он все подписал. Что произошло за эти десять лет? Да понятно что! Наелся! Десять лет назад он только вступил в должность, голодный был еще…
— Жестко вы про главу Эрмитажа…
— Да я ему это в глаза говорил! Наелся. И то, что случилось с Эрмитажем, — результат его сытости. Я же ему предлагал финансировать ученый совет фестиваля, предлагал, чтобы специалисты музея создавали программы об искусстве через кино! Это же такой кладезь! Я понимаю, что Дворцовая площадь имеет огромный коммерческий и рекламный потенциал, но я же не хотел все с этого себе взять!
— То есть Рудинштейн был готов делиться?
— Да меня в шестьдесят лет уже не интересуют эти заработки на Дворцовой площади! Я десять лет назад придумал эту идею. Поймите, это не прихоть. Если говорить честно, я продал «Кинотавр», чтобы создать базу для фестиваля в Питере. Хотя это был мой любимый ребенок. Но он вырос, и я его отдал хорошим людям. А «Ангел» — это моя, так сказать, финальная идея. И я не просчитал взаимоотношения Михалкова и Пиотровского. И это моя вина. А может быть, и сил поменьше стало. Но все равно мы успели презентоваться в Каннах, общественность заинтересовать. Ничего, подсоберем сил и денег — и сделаем!
— Фестивалей в России вроде хватает, фильмов количественно тоже, а вот качественно… На ваш взгляд, отечественный кинематограф обеспечивает фестивали достойным контентом?
— Хм, если на Каннском фестивале появляется шесть достойных картин, то он считается успешным. А мы все же не Канны. Фестивали на то и созданы, чтобы отражать процессы, происходящие в кинематографе. И фестивалей, кстати, у нас мало. Просто у нас любое мероприятие называют фестивалем. Покажут семь фильмов в кинотеатре и уже кричат, что это фестиваль «Женщина в окне», «Мужчины на работе» и так далее. Затаскали слово. А в принципе, по-серьезному, у нас в стране на это название право имеют четыре-пять мероприятий. Называю: «Кинотавр», Московский кинофестиваль, «Крок», Выборгский кинофестиваль. И пятый, но с трудом, — «Киношок». Все остальное — качание денег.
— Получается у вас, что всю свою жизнь Марк Рудинштейн страдал от государства. Сначала сорок лет при советской власти, потом еще двадцать — при новых властях.
— Не-е-ет. То есть те сорок — да. А дальше страдание страданию рознь. Я с 1987-го занимаюсь тем, чем хочу. Эти мои страдания — не страдания вовсе. Это работа, настоящая мужская борьба за идею. И я не признаю, что проиграл. Я сделал и себя, и имя, и фестиваль, и все что угодно. А то, что я в конце разругался… Так время пришло другое. А я, да и мое поколение, теперь артисты второго плана.
— И что же изменилось?
— Многие вещи мы просто не сечем. Экономику, например. Мы же пришли в этот бизнес случайно. Вот я встречаюсь с современными продюсерами, и я их разговор до конца не понимаю. Кастинги, рейтинги — я таких слов и не употреблял вовсе. Так что самое время самоликвидироваться. Ну сделал я кое-что, помог отечественному кино в какой-то момент, а теперь могу спокойно светить лицом. Многое изменилось. Законы выживания на киношном рынке стали жестче. Волчьи законы. Рынок еще не весь поделен, вот и рвут все на себя прокат, производство, кинотеатры, дистрибуцию. Идет нешуточная борьба, и в этой борьбе нужно быть как минимум сорокалетним. Или нужно иметь при себе сорокалетнего. Но тогда нужны деньги, которые бы позволяли его бросать в бой. У меня таких средств больше нет. Поэтому я не переживаю и радуюсь. Не погиб ни один мой фестиваль. Сейчас пытаюсь спасти «Лики любви», все еще сам содержу «Кинотаврик». Но у меня нет никакой обиды. Ни на кого. Хотя, чем дальше я отхожу от фестивалей, от кино, тем лучше ко мне относятся. Так выходит, что если ты что-то делаешь, то волей-неволей наживаешь врагов. Кого-то не пригласишь или, наоборот, пригласишь. Если кто-то получил награду — я виноват. Не получил — тоже я виноват. Теперь многие мои враги стали хорошими друзьями, а все потому, что я больше не в центре событий.
— В 2000-м вы с Олегом Янковским писали президенту Путину о жутком состоянии нашего кинопроката. Как считаете, это помогло?
— Цель почти достигнута. Меня услышали. Но с одним искажением: я просил льгот для всего кинопроизводства, а не для первого-второго каналов и СТС. Я предлагал, чтобы всем дали одинаковую возможность рекламировать. Временно, не навсегда! На два года. Нужно было пролоббировать наш кинематограф. И не тем идиотским законом, по которому пять лет все воровали деньги. Я говорил: не давайте денег кино, дайте рекламу, дайте кинотеатры! И сегодня бы мы имели у себя на родине тридцатипроцентный показ по отношению к зарубежным фильмам. Этого не произошло. Помогли — но Эрнсту, Добродееву, а не всему кино. В итоге мы не получили роста среднего уровня кино. Что вы хотите, когда рекламу имеют только шесть картин в год, сделанные хозяевами и руководителями гостелеканалов на государственные деньги? У них же стоимость телерекламы в пять раз превышает доходность от проката. Если бы уравняли всех, не было бы этого перекоса. И если бы антимонопольный комитет просто проверил условия размещения рекламы для разных фильмов, результат был бы интересный.
— Помощь кинематографу оказывает ФАКК, софинансируя съемки. При этом практически без разбора — там же очень странные фильмы, в этом списке, нет?
— Во-первых, ФАКК оплачивает только двадцать-тридцать процентов цены фильма. Возможны ли при этом откаты? Не уверен, что нет. А что до художественной ценности… До готовности фильма оценить его непросто, найти критерий художественности — почти невозможно. Поэтому я считаю, что подобная поддержка от ФАККа должна поступать не ста фильмам, а трем картинам национальной важности, общегосударственной значимости. И все! Иначе неизбежно у многих складывается впечатление, что поддержка Федерального агентства давно уже стала предметом торговли.
