На открытии Массачусетсского технологического института Авраам Линкольн сказал: «Лицо университета определяется библиотекой и профессурой». За полтора века требования и к библиотекам, и к профессорам изменились, но суть утверждения американского президента справедлива и сегодня.
Большинство профессоров, если оглянуться на успешные западные университеты, — это ученые, бизнесмены, деятели культуры, совмещающие свою практику с преподавательской работой. Стать профессором, тем более высокорейтинговым, возможно при успешности собственной практики. А педагогическое мастерство у таких людей, как правило, присутствует благодаря многолетней работе с людьми.
Ситуация с российскими преподавателями вузов ровно противоположная: у большинства из них ведущая практика — преподавательская. Однако появляются в наших университетах и совсем другие профессора. Пока их немного, говорить о тенденции еще рано, но, возможно, это первые признаки ее зарождения. Один из таких людей — Валерий Семенычев, профессор кафедры «Математические методы в экономике» Самарского государственного аэрокосмического университета имени Королева. Он дважды доктор наук — технических и экономических, автор шести книг, пары сотен статей и нескольких десятков патентов, успешный бизнесмен с большим опытом управленческой и политической работы.
Валерий Константинович — абсолютно уверенный в себе человек, энергичный и веселый, по ходу разговора рассказывает много смешных историй и сам часто и заразительно смеется. Мы беседовали с ним, собственно, о нем самом.
— Что вы читаете студентам?
— Я читаю теорию вероятности, матстатистику, эконометрику и эконометрическое прогнозирование.
— Эконометрика — это что?
— Эконометрика занимается количественными оценками. Она конкретизирует, корректирует или даже отбраковывает теоретические модели: эта модель правильная, но работает с такими параметрами и в таком интервале переменных, а эта не отвечает реальной практике. С удивительным упорством экономисты держатся за простенькие модели в виде прямых, верх сложности для многих из них — параболы, гиперболы. А в реальности динамика показателей обычно существенно сложнее: она нелинейна по параметрам, содержит сезонные компоненты и разного рода циклы.
— То есть это прикладная наука?
— Да. Есть, конечно, некоторые общетеоретические конструкции, но все ориентировано на практику. Эконометрика широко распространена на Западе: семь из десяти последних лауреатов Нобелевской премии в экономике — эконометристы. В тамошних вузах ее читают, наверное, лет тридцать. У нас начали читать пять-десять лет назад. Специалистов практически нет, используются западные кальки, а они не соответствует нашей действительности. Западная наука обычно предлагает решения для стабильной экономики, а у нас ситуация постоянно меняется. Поэтому я не просто читаю лекции, я разрабатываю новые методы, которые позволяют определять тенденции, готовить решения на коротких выборках. Я занимаюсь эконометрикой малых выборок.
— А что вы прогнозируете?
— Недавно, например, прогнозировал цены на жилье. Получилось, что, в принципе, с помощью одной и той же по типу модели (это логиста с дополнительным линейным трендом и двумя колебательными компонентами) можно моделировать и прогнозировать цены на жилье. Модель одна, а ее параметры для квартир разной площади, разных районов города и разных городов отличаются друг от друга. Я смоделировал опережающие индикаторы и определил время, через которое они начинают влиять. В результате можно считать, сколько денег надо на инвестиционные проекты и как они окупятся.
— За такое исследование должны были ухватиться обеими руками…
— Вы думаете, кто-то за это ухватился? Нет. Почему? Пока существует возможность зарабатывать не головой, пока можно безмерно повышать цены, организовывать тендеры и откаты, наука не будет особо нужна.
— Студенты говорят, что на первой же лекции вы в качестве эпиграфа пишете на доске фразу «Существует только то, что можно измерить».
— Да. Скажу больше. Когда я прихожу в аудиторию после другого лектора и вижу на доске оси координат, на которых нет единиц размерности, вижу кривые без аналитического выражения, то меня это просто шокирует. Я не педант, но в экономике ровно столько истины, сколько в ней математики. Многим же удобно оставаться в полусформулированных, неопределенных категориях, давать такие же неопределенные прогнозы и быть всегда заранее правым.
Я не могу заставить себя верить, когда говорят, что за десять лет что-то в два раза увеличится. Если бы мне сказали, что за десять лет нечто вырастет, например, в 1,86 раза, вот с такими-то доверительными интервалами, и были бы обозначены условия, при которых это произойдет, то к этому нужно было бы прислушаться. В противном случае это скорее политическая и экономическая трескотня.
Часто говорю своим студентам и аспирантам: вы — санитары экономического леса, всегда думайте, задавайте вопросы себе и другим, провоцируйте процесс мышления.
— А будущие санитары экономического леса — это только математики?
— И математики — экономисты по специальности «матметоды в экономике», и менеджеры. Есть известный рассказ о том, как к математику пришел молодой человек и сказал, что хочет стать его аспирантом. Математик с ним побеседовал и сказал: «У вас слишком мало воображения, идите лучше в поэты». Вот и эконометрика — это и наука, и искусство одновременно. У человека должно быть воображение, чутье, понимание. Практика должна быть. И внутренняя свобода.
Из политехнического института
— Когда вы занялись бизнесом?
— Знаете, бывают в жизни судьбоносные моменты. Когда я вернулся из Германии ( Семенычев год стажировался в Дрезденском техническом университете на кафедре управления. — «Эксперт»), наш ректор предложил мне руководить проектом по прогнозированию ресурса авиационной техники. Меня это удивило, так как в группе почти все были докторами наук, и все старше меня. Я же тогда был относительно молодым кандидатом наук, имел много работ по статистической радиотехнике, вибродиагностике, но прогноз ресурса — новая для меня тема. Он пояснил: ты непредвзят, ты динамичен, — но объяснить, почему этот комплексный проект никак не может реализоваться при таком наличии ученых, он не смог. Подумав, что это очень напоминает групповой секс, в котором некоторые хотят сачкануть, я влез в это принципиально новое для меня дело. Прочел две книги, которые оказались главными в этом направлении, быстро провел многие решения. И дело пошло. Мы получали по десять-пятнадцать патентов ежегодно в течение трех лет. Я поехал на солидную конференцию, успешно сделал там доклад, и меня стали делить по научным школам. Слова «научная школа» я тогда не в полной мере понимал, поэтому стал говорить, что я из института, из политехнического. Но это не помешало ученым определить меня как ученика академика Писаренко. Я не знаю его работ до сих пор, но, видимо, я действительно как-то продолжил его исследования. Как часто у нас бывает, когда ты на одном месте работы себя показываешь, тебя быстро переводят на другое. Меня отдали в деканы и дали кафедру. Это был 1988 год. Я почувствовал свои силы, пришло ощущение собственной значимости, появился кураж. Тогда я и бизнесом занялся: создал малое предприятие «Информатизация современных технологий» и заработал приличные деньги.
Я часто говорю своим студентам и аспирантам: вы — санитары экономического леса, поэтому всегда задавайте вопросы себе и другим
— На чем?
— Сначала была банальная покупка-продажа кабелей связи, затем компьютеров, потом стали их собирать, позже — кое-что строить и проектировать информационные, диагностические системы.
Чиновничество
— Как вы оказались в областном правительстве?
— Когда Титов стал губернатором, он меня как-то вечером (был конец 1994 года) пригласил в администрацию, проговорили мы до трех утра, и в результате было подписано распоряжение о назначении меня вице-губернатором по промышленной политике, информатизации и связи.
— А почему согласились?
— То было время надежд. Я знал, что действительно могу многое сделать. Чувство это, кстати, меня не покидает и сейчас, должен признаться. Но где-то через год возникло ощущение, что… Напомню строчку из песни группы «Пикник»: «Научили меня летать те, кто к камням прикован цепями». То есть я столкнулся с рутиной, с бесконечными представительскими функциями, с трудностями или невозможностью проталкивания хорошей идеи. И наоборот, я не мог мешать плохим идеям, потому что это затрагивает массу интересов.
— Что вам удалось сделать за два с небольшим года вице-губернаторства?
— Не так уж мало: при помощи Титова создал Фонд содействия конверсии, департамент поддержки предпринимательства и малого бизнеса, кроме того, Координационный совет по информатизации и связи. Писал программы по промышленной политике Самарской области, реформированию промышленности, может, чуть более мудрые программы, чем надо было.
— Почему приняли решение уйти?
— Я же специалист по системному подходу. Структура, отношения, связи, ограничения, условия — я такими категориями мыслю. Я пытался вести дела системно, задавал чиновникам странные, неудобные вопросы, я даже разговаривал с людьми на полном серьезе про синергетический эффект. Постепенно надежды, поиск, молодецкий задор стали во мне угасать, и я сам принял решение освободить людей от своего присутствия.
С человеческим лицом
— И куда?
— Назад в институт. И в бизнес. Возврат был достаточно успешным, я создал несколько компаний, интеллигентных компаний с человеческим лицом.
— В какой сфере был бизнес?
— Я несколько раз организовывал, выращивал и продавал бизнес, взаимодействуя с молодыми предпринимателями. Пример удачного — пейджинг. Придя на областной рынок пейджинга пятыми, мы через год стали вторыми. Вторыми по объемам и услугам, но первыми по технологиям, по стандартам. Я попал в энциклопедию пейджинга. Умище-то никуда не скроешь, как в том анекдоте про Карла Маркса и дворника. Потом эта тема стала умирать, потому что появились сотовые телефоны. Я первый продал свой пакет акций, занялся радио, беспроводным интернетом и кабельным телевидением.
Я специалист по системному подходу. Структура, отношения, связи, ограничения, условия — я мыслю этими категориями
— Вы были гендиректором «Самарских телевизионных приемных сетей», затем «Теленета»...
— В какой-то момент я понял, что на телевидение приходит эра других стандартов, позволяющих обеспечить большее число программ. В стандарте MMDS можно было запустить до двадцати пяти программ, организовать интернет, что я и пытался делать. Я столкнулся тогда с очень мощным и неповоротливым компаньоном в лице областного «Связьинформа». У них была лицензия на связь, а у меня — на вещание. Для того чтобы эффективно работать, я судился с ними три года, отобрал у них лицензию. Некоторое время проработал, затем вынужденно, но выгодно продал свой бизнес.
После этого было еще несколько проектов. За все время занятия бизнесом и работы в администрации я не бросал преподавания, иногда, правда, не хватало времени на науку. И вдруг, как поздняя любовь, меня захватила эконометрика.
— Сейчас бизнесом не занимаетесь?
— Стало неинтересно, как-то суетно. Правда, консультирую одну коммерческую структуру, готовлю два коммерческих проекта. Полукоммерческим можно считать открытие лаборатории «Информационные технологии в экономике и управлении» и академии Microsoft при аэрокосмическом университете.
— Почему в университете?
— А где еще я могу заниматься наукой? Сейчас университет получил деньги ( грант вузам, реализующим инновационные образовательные программы. — «Эксперт»), и я в восторге, что мне дали возможность написать новую книгу — «Эконометрическое моделирование инноваций». Я первый раз за последние годы делал любимую работу за хорошие деньги, представляете? Это такое счастье! Я за компьютером готов сидеть и вечерами, и в субботу-воскресенье, мне просто в кайф. В науке, как и в бизнесе, нужно бежать, чтобы не стоять.
О профессуре
— Вы себя считаете состоятельным человеком?
— Если у меня Mazda MPS, если у меня в престижном районе Самары коттедж…
— Другие профессора не вздрагивают, когда вы на навороченной «Мазде» подъезжаете к университету?
— По-разному. Сейчас профессура тоже стала разная. А по поводу вздрагивают — не вздрагивают был эпизод, когда мне пытались отказать в праве защищать диссертацию с той мотивировкой, что я не экономист по образованию и написал-то ее за два года. Это при том, что я руководил несколькими предприятиями восемнадцать лет! Я знаю, к сожалению, как зарабатывать. Лучше бы не знал, тогда верил бы в чистоту и простоту этого дела. И не ради звания я писал диссертацию, а ради права преподавать то, что мне нравится.
И еще насчет оценки профессорского достатка. Подъезжаю как-то к дому. Сосед держит в руках газету с очерком про меня и говорит с удивлением: «Валера, здесь пишут, что ты — философ… Как же так? Ты же нормально упакованный пацан!»
— А что с профессурой сейчас происходит?
— Есть ряд неглупых, обеспечивающих себя и довольных своей работой людей, их маловато. Часть преподавателей ушла в обслуживающие сектора: сертификация чужого оборудования, к примеру. Многие ушли в учебный бизнес, стали в той или иной форме брать деньги, далеко не всегда прилично. Недавно был возмущен: читаю лекцию по эконометрике и выясняю, что они не знают материала предыдущего курса, потому что лектор продал всем по этой теме методичку и поэтому не спрашивал, а студенты — не учили.
Тем не менее считаю, что когда государство начинает устраивать охоту на пожилых ученых, продавших что-то иностранцам, или уверять, что коррупция в вузах больше, чем в администрациях, то это, по крайней мере, нечестно. Надо быть в ответе за тех, кого опустили. Известна мировая статистика, что бизнесом могут заниматься два-три процента людей. И думаю, что наша профессура в эти проценты почти не попадает. Молодежь идет в науку неохотно, зная, что практически на любой работе они будут получать больше денег и, возможно, уважения.
— В западных университетах большой процент профессоров, совмещающих преподавательскую и бизнес-деятельность? И сколько они получают как профессора?
— Процент большой. Благополучные профессора получают пятнадцать-двадцать тысяч долларов в месяц, а кто каменный совсем, те немного — меньше десяти тысяч.
Мне кажется, я оплатил свое право заниматься любимым делом — наукой. Оплатил напрямую деньгами
— Читать студентам лекции с финансовой точки зрения совершенно безумное занятие. Почему вы этим занимаетесь?
— Дело, конечно, совершенно нерациональное, но я им занимаюсь, потому что считаю, что должен это делать. Природа дала более или менее нормальное здоровье, внешность, талант, энергию — надо же расплатиться. Хоть чуть-чуть. Кроме того, мне кажется, я оплатил свое право заниматься любимым делом — наукой. Оплатил напрямую — деньгами, собственно, недополучением денег, упущенными выгодами. Но сейчас я интенсивно готовлю и коммерческие, и полукоммерческие, и научные проекты.
— А студенты и аспиранты в ваши проекты включены?
— Да. Сейчас ребята у меня защищаются по физико-математическим, экономическим и техническим наукам. Дидро отдыхает. Возвращусь к вашему вопросу насчет того, как сейчас живет наша профессура: хуже стало тем, кто предъявляет высокие требования к себе, к студентам, к работе. Многие — в глубоком конформизме, просто выживают…
О книгах и издательской политике
— Фонд развития отечественного образования в 2006 году признал вашу книгу «Идентификация экономической динамики на основе моделей авторегрессии» лучшей научной книгой года. Вы много пишете?
— После нее я за три месяца написал новую книжку. Не желая никого пугать, скорее из озорства, я написал на ней «часть первая». Но потом понял, что тем самым принял на себя обязательства, и пока она издавалась, я начал лихорадочно писать вторую часть.
— А книги по эконометрике у нас издаются?
— Издаются в основном маленькие книжки в форме шпаргалок: вопросы-ответы. Знаете, за что так ценятся русские математики в мире? Русские начинают решать задачу, не думая, смогут они ее решить или нет. У нас нет шаблонов, мы просто пытаемся решить — в отличие от, например, американцев или японцев, которые, если встречают незнакомые слова и не вспоминают что-то похожее, просто отказываются решать. Речь идет, конечно, о среднестатистическом большинстве. И это наше замечательное свойство мы можем вскоре потерять — издательская политика рецептурных мини-книжек этому явно способствует.
— А что ваши студенты читают?
— Читают то, что им предлагают прилавки. Например, обсуждаем на перемене «Заир» Коэльо. Я спрашиваю: и что поняли? Отвечают: все понятно. Я говорю: бросьте, бросьте, там сексуальные проблемы пятидесятилетнего мужчины, как в вашем возрасте вы можете это понять? Они рекомендовали мне Ричарда Баха — прочел, мне что-то неинтересно. Я говорю: а не пробовали русскую классику почитать? Субкультура, может, хороша для других стран, где ориентация на другие культурные ценности. Там нет русского страдания, рефлексии…
Я заставил своих математиков посмотреть фильм «Игры разума» про великого экономиста-математика Джона Нэша. Он шизофреник, но это личность. Пусть увидят, как он создавал теорию игр, это здорово! Беру на себя роль еще и дядьки, который должен учить культурно говорить. Их речь — полное безобразие. Я этим между делом, конечно, занимаюсь, но настойчиво: не «извиняюсь», а «извините»; не «длиньше», а «длиннее»; не «ложить», а «класть».
Дети Excel
— Вы работали деканом в конце восьмидесятых годов. Сильно изменились за двадцать лет студенты?
— Существенно упал общий уровень культуры и нравственности. Один эпизод: студентка решает задачу разными способами и получает несколько разных ответов, и все неправильные. Я говорю: знаете, правильный ответ один, а все остальные — неправильные. Это как с семьей: все счастливые семьи похожи, а всякая несчастная несчастлива по-своему. Она вернулась к своему столу, открыла тетрадь и попросила повторить фразу про семью. Смотрю, она пишет: Семенычев, двоеточие — и дальше эта фраза. Я растерялся и говорю: вообще-то это не я сказал. Она: а кто? Кто может сказать так умно? Ваш друг? Я говорю: мы, конечно, близки духовно, но вообще-то это великий русский писатель, в частности, он описал известное дорожно-транспортное происшествие. Вы думаете, кто-нибудь сразу среагировал?
— А еще какие-то изменения видны?
— Образовательный и нравственный уровень студентов упал, но вырос прагматизм. Они же дети Excel , они адаптированы под условия. Они готовы на многое, даже на лишнее. Например, можно с вами договориться? Но адаптация у них странная. С одной стороны, с явной эрозией нравственных ценностей: как «купить» преподавателя, как устроиться по жизни, как выгодно выйти замуж. С другой стороны, появилась хорошая прагматика. Если студент понимает, что ему это надо, чувствует, что преподаватель действительно его учит, тогда он будет пахать.
— Как студенты воспринимают ваши курсы?
— Нормально. Я недавно читал на втором высшем образовании курс эконометрики. На первую лекцию пришло двадцать человек из ста двадцати, на вторую — около тридцати, потом сорок и т. д. После четвертой лекции они стали проситься ко мне на диплом. И тут я понял, что я их «взял». Диплом у них через два года, а они уже в очереди. Почему? Потому что они почувствовали, что я выкладываюсь. Я им сказал просто: ребята, я не репродуктор информации, я знаю, о чем говорю. Это явление им не в полной мере знакомо, чтобы преподаватель знал, о чем он говорит. И студенты, которые платят за второе высшее образование, говорят прямо: я за свои деньги хочу купить хороший товар. Это звучит по отношению ко мне, может, несколько необычно: меня покупают. Но все равно это здорово, они стали понимать, они мне доверились. Когда я их спрашиваю: ребята, зачем вам экономическое образование, они говорят: мы хотим быть хозяевами своего дела.
— Что скажете насчет умственных способностей детей Excel ?
— У меня на лекциях постоянно идет тестирование. Я провоцирую их вопросами, шутками. Пример: купим это за рубль, продадим за три, а вырученные два процента будет использовать как прибыль. Не всегда сразу реагируют. Но в конце концов они начинают смеяться. Это очень важно, потому что смех — это понимание. Раз смеются, значит, поняли, а иначе будут жить на эти два процента. В целом же не глупее нас будут.
