27 января не стало Джона Апдайка, великого американского писателя. Он умер от рака легких на 77-м году жизни в маленьком массачусетском городке Беверли-Фарм. Позади остались больше полувека литературной работы (печататься выпускник Гарварда и Оксфордской художественной школы начал в середине 50-х в «Нью-Йоркере») и более полусотни книг — романов, сборников стихов, рассказов, критики и эссе. Литература, впрочем, не марафон на сорок два километра: тут важна не дистанция и продолжительность забега, не количество обложек, но качественные достижения, способные пережить автора. С этим у Апдайка все в порядке. Перечислять можно долго, упомянем самое известное: отменные рассказы, превосходных «Иствикских ведьм» (с превосходной, заметим, экранизацией — один Николсон дорогого стоит), замечательного «Кентавра», мощную тетралогию о Кролике, блестящем баскетболисте в прошлом и нормальном «среднем американце» в настоящем Гарри Энгстроме, начатую в 60-м романом «Кролик, беги» и законченную в 90-м, — за три десятилетия Кролик «исцелился», «разбогател» и «успокоился» (а равно упокоился: умер в последней книге цикла, проделав путь от молодого полубунтаря без особой причины до преуспевающего бизнесмена).

В постсоветской России Апдайка издавали охотно: недавно, минувшей осенью, вышел на русском его предпоследний (2006 года) его роман «Террорист», история молодого американца-исламиста, которого окружающая штатовская реальность настойчиво подталкивает на «путь шахида». Впрочем, издавали Апдайка и в СССР: его широко, точно и иронично написанные американские панорамы проходили цензурный фильтр под маркой «острой критики капиталистической действительности». Спасибо идеологическим клише: читатели, получившие доступ к «острой критике», вычитывали нечто иное. Никак тут — даром что некролог — не обойтись без хрестоматийного довлатовского, из записных книжек:

«Как-то мы сидели в бане. Вольф и я. Беседовали о литературе. Я все хвалил американскую прозу. В частности — Апдайка. Вольф долго слушал. Затем встал. Протянул мне таз с водой. Повернулся задницей и говорит: “Обдай-ка!”».

За анекдотическим юмором нельзя не увидеть неподдельного уважения ученика к одному из учителей. Читали, вчитывались, вычитывали из чужих строк умение писать так, как здесь не писал тогда никто. Писать настоящую реалистическую прозу. Потому что Апдайк и лучшие его предшественники, современники и последователи — это и есть реализм. Не как жесткая жанровая рамка — тех же «Иствикских ведьм» не назовешь кристально реалистической книгой, да Апдайк хаживал и на территорию однозначной sci-fi, — но как метод и цель. Эпически дотошный Фолкнер, сентиментальный мачо Хемингуэй, нелюдимый наивист Сэлинджер, «новый журналист» Вулф, провокационный скандалист Норман Мейлер, да хоть и маэстро ужасов Стивен Кинг, в романах которого левые убеждения и университетское прошлое героев ничуть не менее важны, чем какое-нибудь вселенское зло, затаившееся в канализации города Дерри, — все они и многие другие, ничуть не похожие друг на друга, суть реалисты в высшем и главном смысле: в смысле пристального вглядывания и чуткого вслушивания в реальность, в отношения личности и общества, человека и истории, души и быта, индивидуальности и норм, космоса внутреннего и космоса внешнего.

Именно они скопом, лучшие люди заокеанской литературы, сделали за последний век для материализации притягательного «культурного тела» Америки ничуть не меньше, чем Голливуд. Голливуд, универсальный и блестящий, строил американский миф. Писатели выстраивали американский мир. Мир был куда сложнее и противоречивей, местами — страшней мифа; но его весомости и полнокровию, его широте и мощи, разнообразию его человеческих типов, щедрости и убедительности его потенций так же невозможно было (и не хотелось) противостоять. И невозможно было противиться манере, в которой рассказывался этот миф и этот мир: иронии и самоиронии, спокойному мужеству, умению говорить просто о сложных вещах, умению внимательно смотреть вокруг и честно — в зеркало.

Магнетизм этот, что важно, был направлен не только вовне, в пространство транслируемой граду и миру «американской мечты», но и внутрь. Когда говорят, что американские кино и литература построили страну и нацию наравне с экономическими реформами и политическими решениями, в этом, право, минимум преувеличения. Апдайк, через жизнь своего Кролика описывающий три важнейших десятилетия послевоенных Штатов во всей пестроте бытовых, духовных, политических, сексуальных, религиозных, расовых проблем, делал для своей страны не меньше, чем талантливые политические лидеры или изобретательные флагманы бизнеса. Он, скромно говоривший: «Я изучаю средний класс, живущий в маленьких городках», — овеществлял темную материю истории Америки, строил поле ее мысли, формулировал вопросы, которые она должна была задать самой себе. В общем, просто хорошо выполнял работу писателя-реалиста, которому Бог, отмерявший талант, отмерил его достаточно.

Трудно, конечно, — даже и в некрологе — удержаться от завистливого вздоха и не пожелать отечественной прозе пару-тройку своих Апдайков. В самом деле, с чуткими и честными реалистами у нашей литературы все обстоит примерно так же, как у политики с лидерами, а у бизнеса с флагманами, и потребность в них, пусть плохо осознанная, — такая же.

А пока можно перечитывать ушедшего от нас Д. А. Среди прочего он — кивнув тем временам, когда с реалистами в России дело обстояло несколько лучше, — заметил однажды: «Тому, кого не заинтересовала “Война и мир”, я бы посоветовал подготовиться к жизни, полной невежества и черной работы». Здесь и сейчас многие, пожалуй, долго и от души смеялись бы над этой фразой. Но известно же, кто смеется действительно хорошо, и, ей-ей, Джон Хойер Апдайк еще посмеется — там, «под деревьями, в раю».