Когда в университете мы изучали русскую философию, почему-то было принято над ней посмеиваться, воспринимать не очень серьезно. Действительно, серьезное отношение к некоторым идеям русской философии просто противопоказано, поскольку не может гарантировать здравого состояния рассудка. Не выглядят ли фантастически пугающими идея воскрешения мертвых, учение о бессмертных светящихся телах и человеке-растении или решение "квартирного вопроса" во вселенском масштабе? Краски усугублялись еще больше при знакомстве с биографией философов, без которой, кстати, трудно понять причины столь оригинального философствования. Николай Федоров спал на сундуке, носил всю жизнь одно пальто, скромное жалование отдавал нуждающимся (поступок героический, но в наше время многим непонятный), собирал единственное, что имело с его точки зрения ценность, - лежащие в земле кости предков, пока они не разложились окончательно. После того как друзья напоили его шампанским и прокатили в двуколке - умер. Шампанского никогда раньше не пил, в двуколке не ездил. Всю жизнь, как сам про себя писал философ, он испытывал два травматических аффекта - "чувство смертности и стыд рождения": пережил раннюю смерть близких и носил ярлык незаконнорожденного.
Владимир Соловьев - философ многогранный, интересный, глубокий. Но его труд "Смысл любви", особенно та его часть, которая посвящена любви к фетишам, наглядно иллюстрируется историей с детским башмачком. Соловьев постоянно носил в кармане башмачок, принадлежащий ребенку возлюбленной, не ответившей ему взаимностью и вышедшей замуж за другого. Или Константин Циолковский - испытавший все тяготы жизни: глухоту, смерть матери и сына, мечтающий об иной "лучевой" судьбе для бренного тела.
После прочтения романа Мишеля Уэльбека "Элементарные частицы" передо мной с живой яркостью встали картины из истории русской философии. Герои Уэльбека так же несчастны в жизни, как русские философы, так же, как они, определяют в качестве основных проблем болезни и смерть, разобщенность людей, смысл любви, нравственное падение и конец света, как и они, стремятся их разрешить, поставив науку на службу человечеству. Только живут они на заре третьего тысячелетия, а русские космисты жили и творили на рубеже XIX-XX веков.
Человеческая разделенность у Уэльбека - это не только печальный факт индивидуальной истории героев, а катастрофа общечеловеческого масштаба. Мишель Джерзински из "Элементарных частиц", несчастный, лишенный любви и теплоты человек и гениальный ученый, видит ее как глобальную проблему, разрешению которой готов посвятить жизнь. Он, как и космисты, мечтает о счастье для всего человечества, и ему удается создать новый тип бесконечно счастливых, ублажающих друг друга людей, между которыми не пролегает граница отчуждения. Джерзински и его ученику Фредерику Хюбчеяку удается осчастливить людей, создав новое тело, по всей поверхности кожи которого путем экспериментов с клонированием ДНК будут рассыпаны корпускулы Краузе, ответственные за чувственное наслаждение, располагающиеся обычно на половых органах. Это великое научное открытие меняет ход истории.
Федоров тоже мечтал о новом теле и о воскрешении предков, о восстановлении тел посредством, как сейчас это называют в современной науке, клонирования. Поэтому и считал останки предков самым великим сокровищем рода человеческого. Циолковский же представлял будущие человеческие тела сначала как растительные, питающиеся светом, а затем лучевые. У Уэльбека речь идет о необходимости мутации человеческого сообщества, которая бы возродила смысл коллективности, постоянства и святости. Коллективность - тоже фундаментальное понятие русской религиозной философии, выраженное в идее соборности, всеобщем единении людей.
Другая общая черта - изменение представлений о пространстве и победа над ним. Циолковский начал разработки по покорению космического пространства, мечтая о человеческом счастье. Он также верил в то, что пространство целиком пронизано жизнью. "Всеобщее воскрешение есть победа над пространством и временем", - писал Федоров. "Напуганные идеей пространства человеческие существа ежатся; им холодно, им страшно... они пересекают пространство, печально приветствуя друг друга при встрече... В этом пространстве, внушающем страх, они учатся жить и умирать; в пространстве в их сознании зарождается разлука, обособленность и боль... Любовь соединяет, и соединяет навсегда. Практика добра - связывание, практика зла - разделение... Разделение - второе имя зла... На самом деле не существует ничего, кроме чудесной связи, огромной и взаимной", - пишет выдуманный Уэльбеком Джерзински. Самый нравственный герой (если подобного вообще можно обнаружить у Уэльбека) - Джерзински, осознавший всю глубину человеческих страданий и принявший на себя спасительную миссию.
Если смерть предстает для русских религиозных мыслителей чем-то нечеловеческим, с чем смириться невозможно, поэтому они и искали различные пути решения этой проблемы в воскрешении, в телесных мутациях, в любви к Другому и Богу, то западные философы, напротив, считают смерть онтологической, сущностной характеристикой человека, без которой существование не было бы возможным. В этом отношении Мишеля Уэльбека, хоть он писатель и сугубо западный, скорее следует поставить в один ряд с русскими космистами, а не западными экзистенциалистами.
