Выставка в Русском музее приурочена к 140-летию Валентина Серова. Дата не круглая - 130 лет вроде и не отмечал никто, - так что выставлены работы только из Русского музея. Может быть, поэтому от экспозиции остается двойственное впечатление. Конечно, интересно увидеть никогда раньше не выставлявшиеся рисунки и наброски. Зато явно не хватает "классического" Серова - "Девочки с персиками" и "Девушки, освещенной солнцем". Да, все их видели тысячу раз, но после выставки понимаешь, что это самое светлое, что сделал Серов. Ему было тогда 22-23 года, он говорил: "В нынешнем веке пишут все тяжелое, ничего отрадного. Я хочу, хочу отрадного и буду писать только отрадное".

Это был чуть ли не последний раз, когда он написал что-то действительно "отрадное". В 46 лет, за день до смерти от приступа грудной жабы, знаменитый художник сказал дочери: "Жить скучно, а умирать страшно". Его поздние портреты более техничны, изощренны, но в них нет прежней любви к жизни. Любование есть, как в портрете княгини Орловой, а вот любви, как в "Девочке с персиками", нет.

Про изображение княгини Орловой Игорь Грабарь, автор первой книги о Серове, написал, что это одна из лучших работ художника. Картина есть на выставке. Орлова сидит в напряженной позе, сжав одной рукой нитку жемчуга, другой придерживая шаль на плечах. Прекрасный парадный портрет, но заказчице он очень не понравился. Кажется, будто это полотно имел в виду Валерий Брюсов, когда писал в некрологе: "Портреты Серова почти всегда суд над современниками, тем более страшный, что мастерство художника делает этот суд безапелляционным".

Хорошее отношение к лошадям

Просто он разлюбил людей. Похоже, они его раздражали, если не сказать сильнее. Он был модным портретистом, но многие опасались заказывать у него портреты. Вообще его боялись. Дочка вспоминала: "Боялись папу, в общем, все: и знакомые, и родные, и ученики, и меценаты, и заказчики, и сами модели. Но страх этот был не уничтожающий, а возвышающий и очищающий". Страшились его правдивости, доходящей до грубости (Грабарь называл ее главной чертой Серова). Порой его портреты производят впечатление странных, лирических, но тем более беспощадных шаржей. Серов же говорил: "Никогда не шаржировал. Что делать, если шарж сидит в самой модели, чем я виноват? Я только высмотрел, подметил".

Подмечал он и впрямь со зверской въедливостью. Его мать вспоминала, как он пытался нарисовать ее портрет и как ей было страшно сидеть под взглядом сына. Это ей-то, кого Илья Репин изобразил на своей картине "Царица Софья в темнице"! Прошло всего три сеанса, на четвертом расплакались оба, после чего Серов располосовал неоконченный портрет и возвращаться к нему не стал. От той работы осталось несколько карандашных набросков. Один из них есть на выставке.

Серов называл свои картины "Портреты Портретычи"; он зарабатывал на них деньги, а для души работал над иллюстрациями к басням Крылова. Порой кажется, что львы, орлы, ослы и куропатки нравятся ему больше людей. В любом заграничном городе он после картинной галереи шел осматривать зоосад. Приходил в восторг от Амстердама, поскольку в городе был зоопарк "не хуже берлинского". Да, да, лошади Серову нравились явно больше людей. На картине 1905 года "Купание лошади" человек смотрится карликом рядом с великолепным животным. Славная иллюстрация к стихам Маяковского, которые тогда еще не были написаны: "Лошадь, слушайте - / чего вы думаете, что вы их плоше? / Деточка, / все мы немножко лошади, / каждый из нас по-своему лошадь".

Тайная правда мира

Серов, никогда не интересовавшийся политикой, был возмущен расстрелом демонстрации 9 января 1905 года, в Кровавое воскресенье. Тогда в нем что-то переломилось. Репин, один из учителей Серова, писал: "Он слышал выстрелы, видел убитых. С тех пор его характер резко изменился - он стал угрюм, резок, вспыльчив и нетерпим, особенно удивляли всех его крайние политические убеждения". Сразу после 9 января он в знак протеста вышел из членов Императорской Академии художеств, президентом которой был генерал-губернатор Петербурга великий князь Владимир Александрович, отдавший приказ стрелять. В годы всероссийского бунта, давшего России конституцию и парламент, Серов занялся политикой: участвовал в издании сатирического журнала "Жупел", нарисовал несколько карикатур на Николая II, которого прежде портретировал. Судя по фотографии, портрет был великолепен: печальный интеллигентный человек в тужурке, с папироской. В октябре 1917-го портрет, висевший в спальне Александры Федоровны, был исколот матросскими штыками, глаза на картине были вырезаны.

Самая яркая сатирическая и политическая работа Серова 1905 года - "Солдатушки, бравы ребятушки, где же ваша слава?". Эта картина находится в собрании Русского музея и даже упомянута на плакате при входе. А вот на выставке ее нет. Рисунок "Миропомазание Николая II" есть, и портрет Александра III есть, и "Императрица Александра Федоровна после заутрени", и портрет великого князя Михаила Александровича имеется, а "Солдатушек..." нет. Жаль. Была бы эта картина, и эпоха предстала бы во всей своей напряженной, небезобидной сложности.

Серов-то эту сложность ощущал и изображал куда как хорошо. Во втором зале выставки, после небольшого коридорчика, где вывешены уморительные шаржи на друзей художника, обнаруживаешь удивительный портрет обер-прокурора Синода Константина Победоносцева. Этот портрет заказала Серову княгиня Нарышкина, тетка будущего наркоминдела Советской России Георгия Чичерина. Знаменитый реакционер страшен и жалок, умен, самодоволен, силен и стар, как будто сошел со страниц "Петербурга" Андрея Белого. Этого старика жалеешь, уважаешь и боишься одновременно. Вот это и есть сложность эпохи, ее тайна. Именно это ценили в Серове умные зрители. "Его глаз видел безошибочно тайную правду мира", - писал о Серове Брюсов.

Энергия

Серова можно сравнивать как с классиками, так и с новаторами. Сергей Маковский называл его "новатором переходной поры". Художник классической школы, в детстве учившийся у Репина, а в юности - у Павла Чистякова, он стал одним из первых русских импрессионистов и "последним великим портретистом старого типа", по определению искусствоведа и живописца Игоря Грабаря.

Выставка позволяет увидеть еще одного Серова - художника ХХ века. Когда рассматриваешь его наброски, понимаешь, что искусство последних 100 лет выросло из незаконченного, отброшенного. Набросок "Свидание (Ромео и Джульетта)" напоминает чуть ли не Фрэнсиса Бэкона, с размытыми, часто искривленными фигурами. Недаром Серов был учителем многих новаторов: Кузьмы Петрова-Водкина, Владимира Машкова, Сергея Судейкина, Мартироса Сарьяна, Юрия Сапунова, Петра Кузнецова.

Можно назвать Валентина Серова Чеховым русской живописи - человеком, стоящим на рубеже веков. Серов собрал воедино все приемы мастеров XIX века и применил по-своему. А может быть, мы в чем-то и неправы. Чехова каторжный Сахалин перевернул, а Серова придавил расстрельный, террорный 1905 год. На молодого Чехова не возлагали больших надежд - так, еще один юморист, вроде Лейкина, - в то время как рисунки десятилетнего Серова вызывали у Репина восторг. И не зря вызывали. В 23 года его ученик нарисовал шедевр.

Здесь вспоминается другой писатель (тем более что его портрет есть на выставке) - Леонид Андреев. Он даже внешне похож на Серова. Портрет писателя и автопортрет художника висят далеко друг от друга, но стоит пройтись туда-обратно и сравнить. У обоих глаза как будто взглядывают вокруг "с таким желанием увидеть и охватить все нужное, что взгляд кажется частицей молнии, как молния, он мгновенно как бы освещает все до малейших подробностей". Так дочь Серова вспоминала о том, как работал отец.

Андреев - наверное, самый талантливый русский прозаик начала века, его переполняла энергия, часто даже излишняя. Но кто ж его теперь читает, разве что в школе заставят. Андреев не сумел обуздать себя: ему недоставало классической выучки - как раз той, которой было в избытке у Серова. Впрочем, энергии Серову тоже хватало. Угрюмый, молчаливый, он загонял ее внутрь. Поразительно, как в маленьком еще Тоше Серове смог это разглядеть Рихард Вагнер. В его мюнхенском доме гостили вдова композитора Серова с шестилетним сыном. Вагнер присматривался к ребенку, который за целый день не проронил ни слова, и подвел итог наблюдениям - "Aber diese Russen sind von einer unglaublichen Energie!" ("Какая невероятная энергия у этих русских!").

Серов был человеком эпохи символизма. Символы обступали этих людей совершенно стихийно. Одно из последних произведений Серова - занавес к балету Дягилева "Шехерезада" на музыку Римского-Корсакова. (Работа находилась в коллекции Дягилева, в 1968 году была продана на аукционе Sothbey, сегодня принадлежит Галине Вишневской и Мстиславу Ростроповичу; в России выставляется впервые.) На выставке занавес поместили в последнем зале, напротив портрета княгини Орловой. В этом расположении тоже что-то символическое. Орлова, которую Грабарь назвал "великолепным типом вырождающейся аристократки", видит перед собой сказку, наивную, фантастичную, красивую.

Жена Серова вспоминала, что художник два года провел в библиотеках, рассматривая репродукции с персидских живописных произведений. Сам он говорил, что занавес делал похожим на персидскую фреску. Но за восточным колоритом проглядывает что-то "раннесеровское", "отрадное", сказочное, что-то из времен "Девочки с персиками". Недаром в последние годы Серов обратился к историческим и мифологическим сюжетам: "Похищение Европы", разные варианты "Одиссея и Навзикаи". Здесь он не высматривал в человеке шарж. Малоприятная действительность заменялась мифом или историей, почти превратившейся в миф.

Русский музей. Валентин Серов. Живопись, рисунок, гравюра из собрания музея. К 140-летию со дня рождения.