"Smirnoff-Букер" - премия не самая денежная, не самая профессиональная, не самая скандальная, но зато по-прежнему самая азартная и самая престижная.
Сценарий
Англичане, как известно, большие любители спорта - даже литературную премию они выстроили по сценарию, отдаленно напоминающему чемпионат: отборочные состязания (long list), полуфинал (short list), финал (оглашение победителя). Каждый этап становится информационным поводом не только для критиков, но и для светских хроникеров. Считается, что вся эта шумиха способствует пробуждению в обществе интереса к литературе и помогает издательской судьбе награжденных книг. В Англии, на родине "Букера", это, должно быть, так и есть.
В России это почти сразу стало походить на советскую предсъездовскую пропаганду. Помните навязчивый курсив: "Навстречу XXV съезду КПСС"? Начиная с лета над многими текстами литературной периодики можно уверенно ставить: "Навстречу 'Букеру-2000'". Самое же печальное - наши издатели не делают миллионов на продаже книг увенчанных "Букером" писателей.
Но "Букер" появился в России первым, а первая любовь не ржавеет. Вопль возмущения, ежегодно сотрясающий газеты на следующий день после торжественного обеда, не сдвигает эту премию с верхней ступеньки иерархии - уже через полгода все возмущавшиеся как миленькие встают на букеровскую вахту.
Ежегодное недовольство понятно: в России сейчас несколько литератур, каждая из них - со своим комплексом эстетических идей, своими "авторитетами", своим читательским "электоратом". А "Букер" на всех один. Это уже потому плохо, что запуганное разномастными лоббистами жюри иногда замыкается в какой-то странной гордыне и выдает вдруг совсем уже анекдотическое (но зато независимое!) решение.
Интрига
"Букер" этого года на фоне многих прочих - просто именины сердца, а ведь начиналось все скверно. Во-первых, не вызывало профессионального доверия жюри. Очень хороший поэт Олег Чухонцев. Очень средний прозаик Галина Щербакова. Очень культурный издатель Геннадий Комаров. Отменный кинорежиссер Валерий Тодоровский. И первейший критик современности Андрей Немзер, который даже не очень скрывал, за кого будет "играть". Во-вторых, летом был обнародован совершенно ужасный (как, впрочем, и всегда) лонг-лист.
А шорт-лист, вопреки ожиданиям, оказался неплох - со своей внутренней интригой, вариантами, возможностями. Составился некий "джентльменский набор", питающий самые разные ожидания. Любители легкого псевдоактуального чтива могли болеть за киносценарий Валерия Залотухи "Последний коммунист" (помня про Валерия Тодоровского в жюри). Ценители капризной женской прозы могли надеяться на победу повести Марины Палей "Ланч" (а вдруг Галина Щербакова вспомнит о "женской солидарности"). Приверженцы прозы "элитарной" задолго до финала устроили шумный карнавал вокруг красивого и аморфного эссе Николая Кононова "Похороны кузнечика" (питерский человек, коллега-издатель Геннадий Комаров в жюри). Откровенные мемуары Светланы Шенбрунн "Розы и хризантемы" годились на случай, если бы жюри перессорилось и стало искать компромиссный вариант.
Посвященная публика иллюзий не испытывала. Налицо было столкновение двух настоящих романов: "День денег" Алексея Слаповского и "Взятие Измаила" Михаила Шишкина. За Слаповским (помимо того, что "День денег" - замечательный роман) стоял Андрей Немзер, букеровское "ветеранство" (третий раз в шорт-листе) и вообще некое благодушие литературных кругов ("пора бы уже и дать"). У романа Шишкина, напротив, была плохая пресса, текст труден, местами его просто невозможно читать. Особенно если читатель расслаблен потреблением быстрорастворимого Б. Акунина и другой поп-продукции, выходящей на лейбле "Захаров".
Словом, никто бы не удивился, если бы премии удостоился мастерски сделанный, веселый и грустный плутовской роман Алексея Слаповского.
Выбор
Но случилось почти чудо. Предпочтение было отдано пафосу совсем другого масштаба и веса, ибо Михаил Шишкин написал книгу трагическую. Трагический роман о тысячелетней России. Или - если хотите - роман о тысячелетней трагедии России. Он построен как "судоговорение": Россия на всех своих исторических языках (язык одной эпохи перетекает в язык другой) судит здесь сама себя - за обыденную звериную жестокость, за нравственную невменяемость, за грязь и кровь, за медленное тысячелетнее самоумерщвление. И это не злобный пасквиль, и не "оправдание эмиграции", как позволил себе на следующий же день написать Андрей Немзер. Это страстная попытка очищения, преодоления исторического греха: через боль, через проклятие даже.
"Взятие Измаила" - настоящая, высокая литература, об этом романе еще будут писать и лингвисты, и литературоведы, и культурологи. Но это действительно русский роман: мощность эмоционального заряда, который в него вложен, делает его чем-то большим, нежели просто мастерски написанная проза. Недаром разочарованные критики сразу же заговорили о вещах внеэстетических. Романы такого масштаба появляются в России раз в десятилетие. Последнее, что я помню, - "Время ночь" Людмилы Петрушевской. И "Букера" она тогда не получила.
Между тем Михаилу Шишкину нет еще и сорока...
