Стоило Бобби Макферрину выйти к рампе, поздороваться и спеть первые ноты, как стало ясно, что его видеозаписи не передавали чего-то очень важного.
И записей-то я видел мало. Каюсь, я был из рук вон плохо подготовлен к этому концерту: прославленного музыканта я знал всего лишь по двум работам. Во-первых, само собой, по клипу Don`t worry, be happy: в начале 90-х какой-то из наших телеканалов крутил его почти каждое, а то и просто каждое утро - и очень правильно делал. Мне еще тогда приходило в голову, что эта нехитрая песенка как-то помогала нам жить, теперь я в этом и не сомневаюсь.
Во-вторых, мне попался DVD с записью джазового концерта Swinging Bach, данного на Рыночной площади Лейпцига по случаю двухсотпятидесятилетия со дня смерти свингуемого. Макферрин спел там несколько импровизаций, то более, то менее опиравшихся на известнейшие баховские вещи, и это оказался такой экстра-класс, что от радости в зобу дыханье спирало. Я не стану пытаться описывать, как поет Макферрин. Что толку говорить о четырех октавах диапазона (в том числе, кажется, октавы полторы необычайно объемного фальцета), об огромном наборе тембров, о неисчислимом множестве способов, помимо собственно пения, которыми он извлекает из себя звук: он шипит, свистит, хлопает ладонью по грудине, чуть ли не шуршит бородкой по микрофону - кто слышал, сам знает, а те несчастные, кто не слышал, все равно не поймут, да и не поверят, как это здорово. Двадцати минут диска мне хватило, чтобы запомнить: этого человека слушать - надо. А уж раз он вдруг приезжает в Москву, непременно надо идти.
(Собираясь на концерт, я все вспоминал один момент из того диска: Макферрин велел публике петь Ave Maria - и публика запела. Вообразите: ночь, огромная площадь, накрапывает дождь, многие тысячи людей в плащах и под зонтами - поют. Поют, правда, далеко не все, но, как видно, именно те, кто хорошо помнит мелодию и умеет петь, - площадь поет неожиданно точно и слаженно. Мы тоже запоем, думал я, но громче всех непременно заголосят те, у кого ни памяти, ни слуха... Рад признать, что я ошибался: московский зал пел, кажется, не хуже немецкой площади - например, нам с Бобби неплохо удалась увертюра к "Свадьбе Фигаро".)
Так вот, стоило увидеть Макферрина вживе, и стало понятно, что не просачивалось сквозь экран: как обычно, суть происходящего. Потому что не в четырех октавах суть и не в тембрах, не в мимике и не в пластике - все это чудесно и крайне важно, но все это только отблески главного. Главное же, как мне показалось, состоит в том, что этот человек напрямую, без всяких искажающих переходников подключен к самому верху - к единому Ритму, объемлющему мир.
Заглавная буква не от манерности: сквозь слово "ритм" в таком контексте просвечивают очень уж высокие синонимы. Известную фразу Ганса фон Бюлова "В начале был Ритм, и Ритм был у Бога - и проч." можно, наверно, считать нечестивой музыкантской шуткой; а можно увидеть в ней еще один почтительнейший вариант перевода евангельского стиха - никак не худший, скажем, тех, что декламирует Фауст; такое понимание встречалось мне не только у музыкантов. И если его принять, дальше все просто: когда ты подключен к этому всеобъемлющему единому ритму, то все остальное у тебя может идти сколь угодно плохо - это почти не имеет значения; когда же ты не подключен, то даже если все остальное у тебя очень хорошо, это тоже значения не имеет. Можно говорить об этом разными словами: хороший - плохой, свободный - скованный, талантливый - бездарный, привлекательный - отталкивающий и т. п. - все это лишь в разной степени окольные способы сказать о ком-то (о чем-то), гармонизирован он с Ритмом, подключен к нему или нет.
Бобби Макферрин - подключен. Это не уникум, таких людей много (младенцы, скажем, чуть ли не все таковы), но Бобби, на наше счастье, еще и умеет это явно выразить, поскольку умеет петь. Я прочел где-то, что на него иногда дуются домашние: он почти не разговаривает - или молчит, или напевает. По-моему, правильно делает. Он так полно и чисто передает в звуке текущий через него поток, что слова ему только мешают. Во всяком случае, когда в его московских импровизациях глоссолалию на какие-то моменты сменяли настоящие английские слова, это звучало почти как фальшивая нота - нарушало связь.
Самая, может быть, поразительная часть концерта началась, когда Бобби спустился в проход партера и двинулся по рядам. Он то и дело останавливался, напевал, глядя на кого-то из зрителей, коротенькую музыкальную фразу, повторял ее второй раз, третий - и подставлял микрофон зрителю: повторяй, мол, и я с тобой попою. Кто-то отказывался, но большинство принимало игру. Из десятка людей, спевших в тот вечер дуэты с Макферрином, иные, обитая на грани музыкальной увечности, едва справлялись и с повторениями заданной фигуры, другие, с ходу освоившись, сами пускались в импровизации (одна девушка так распелась, что уже Бобби пришлось отступить на роль неподвижных басов), но все дуэты оказались неправдоподобно хороши. Думаю, если бы их было не десять, а сто, были бы хороши все. Бобби Макферрин показывал нам, конечно, не только мастерство джазмена - кто бы сомневался, что он способен на талантливое совместное музицирование хоть с газонокосилкой. Мы воочию убеждались, что по-настоящему свободный человек имеет бесконечное множество валентностей и деятельно, радостно открыт к каждому своему собрату; что рядом с человеком, напрямую включенным в большой ритм, есть ощутимое поле, через которое в этот единый ритм втягивается и, пусть на минуту, делается так же свободен и талантлив - любой.
В лучших местах концерта, наверно, стоило бы оглянуться и посмотреть в зал. Я как-то ни разу не успел об этом подумать. Но я и так знаю, какие у нас были лица - такие же счастливые и растроганные, как у людей на лейпцигской площади. Или как у людей, видящих улыбающегося младенца - совсем маленького, еще подключенного к самому верху напрямую, без искажающих переходников.
