1943 год. Маленький аэродром на Чукотке. Контуженый комендант (Алексей Серебряков, сыгравший лучшую роль и в своей кинокарьере, и в фильме) пьет, регулярно впадает в буйство и делает ребенка расторопной кухарке. Начальник аэродрома, подтянутый мачо-капитан (Даниил Страхов), тем временем крутит амуры с интеллигентной комендантской женой-переводчицей (Анастасия Немоляева). Раскосый юноша-абориген Василий (Алексей Петров), флегматично увиливая от работы, налаживает бартерный обмен типа «песцовые шкурки на ружейные патроны». Новый повар Ромадановский (Юрий Орлов), в прошлом авиаконструктор, а ныне «вольняшка» из отсидевших по 58-й статье, кормит личный состав ресторанными блюдами и боится поднять глаза — лагерный каток любого вобьет в землю…
За тысячи километров отсюда идет огромная и жуткая война, а здесь глубокий тыл — и «Перегон» вроде бы не военная драма, а именно тыловая. Но аэродром — транзитный: смешливые и экзотично-раскованные американские летчицы перегоняют сюда с Аляски ленд-лизовские «Аэрокобры», а ясноглазые советские младшие лейтенанты, повздыхав в адрес заокеанских красавиц, летят на союзнических истребителях к фронту — и возвращаются назад за новой партией. Здесь, на летном поле в чукотской глуши, — точка, где сходятся война и мир, коммунистический СССР и капиталистическая Америка, мужчины и женщины.
С такими исходными можно в принципе разыгрывать что угодно. Хочешь — русский гиперреализм а-ля Герман-старший или суровую драму а-ля «Торпедоносцы». Хочешь — тонкое, на полутонах, евростандартное кино, психологическую драму на смазанном фоне эпоса. Хочешь — вовсе историко-фантастический голливудообразный блокбастер, наш ответ «Перл-Харбору» (чтобы на Чукотку сваливалась воздушная армада фрицев с рейхсмаршалом Герингом во главе, и наши юные пилоты рука об руку с американками на модифицированных Ромадановским истребителях переламывали весь ход WW II).
Александр Рогожкин разыгрывает сказочно-бытовую пацифистскую притчу на формально военном материале; реализует, словом, свой фирменный, излюбленный и обкатанный жанр — то же самое он делал (и хорошо делал) уже дважды, в «Блокпосте» и в «Кукушке».
То, да не совсем. И «Кукушка», и «Блокпост» были лентами камерными (причем «Кукушка» — с ее гендерно-идеологическим треугольником из двух принадлежащих враждующим лагерям мужчин и одной олицетворяющей здоровую природность женщины — и вовсе близилась к минималистскому идеалу). «Перегон» же кино обильно населенное, чтобы не сказать пере-. И «Кукушка», и «Блокпост» по жанровому составу были вполне цельны — в «Перегоне» жанр мутирует все 127 минут хронометража. Начинается фильм как полукомедия с нехитрым военно-полевым юморком. Продолжается как многоканальная мелодрама. Затем вдруг выпрыгивает в детектив с трупом, целой компанией подозреваемых и публицистическими обертонами (когда прибывший для расследования старлей НКВД, барственный семитский умник с обаятельной дьявольщинкой в манерах, объясняет, что Власть не надо любить, Власть надо уважать и бояться). Заканчивается и вовсе на лиро-эпической ноте, с инкрустациями семейной саги и в лоб проговоренной моралью: «Люди убивают зверей, чтобы съесть мясо, а из шкуры сделать одежду, а зачем люди убивают других людей?» (причем детективную отгадку Рогожкин не без элегантности впихнул в недетективный этот финал).
Такую двухчасовую жанровую шараду сложно сделать искрометной; да и понятно ведь, что Рогожкин в «Перегоне» сделал дайджест, попурри на темы самого себя, смонтировав мотивы всех предыдущих лент, от «Особенностей национальной охоты» и даже «Чекиста» до «Кукушки»; да и магистральная мысль — все та же. Рогожкин давно уже снимает кино о главной «трудности перевода», не языковой — экзистенциальной; о том, что человек по сути если и не добр, то точно не зол, и что каждый человек, неважно, финн он, русский или американец, от рождения владеет тем единственным языком, на котором двое незлых всегда могут договориться, — природным, любовным… называйте как угодно. И главная беда в том, что язык этот в нас задавлен, забит, почти вытравлен навязанными мороками идеологий, фанатизма, нетерпимости, и мучительно трудно пробиться к изначальному знанию через эти напластования муляжей, железобетонные надолбы мнимостей.
Идея, определенно, нравственно благородная. Но до точечной, колющей остроты Рогожкин уже довел ее в «Кукушке» — и там она пробивала защитные слои зрительского цинизма, вызывая либо искреннее сопереживание, либо раздражение — но тоже искреннее. «Перегон», с его перебором в жанровой чехарде и недобором в катарсической действенности, такую проникающую способность обрести не сумел.
