Вампирический миф нынче чуть не главный масскультурный тренд: литературная сага «Сумерки» (лав-стори про любовь обычных подростков с кровососущими) бьет рекорды поттерианы, у фильмов про упырей каждый год высочайшие кассовые сборы. Михайлова и Одесский проделывают культурологическое вскрытие мифа: распущенные греческие ламии совращают юношей в облике прекрасных дев, суровые тюркские демоны албасты наваливаются на спящего и сосут его кровь, исландские драуги хватают живых за полы одежды — и вся нечисть строится в караул несравненному графу Дракуле, бесспорному альфа-герою в галерее упырей культуры XX—XXI столетий.
В «Опыте описания» довольно изящных концепций — вроде заключающей главу «Дракула снова в России» мысли о том, что рост националистических и социалистических настроений происходит тогда же и оттого же, что и реанимация оккультизма. Довольно экзотической фактуры — вроде истории «вампирического социалиста» Богданова, решавшего проблемы построения коллективистского общества будущего путем переливания крови. Но любопытнее всего именно культурология, историо- и этнография: подробный разбор происхождения вампирического мифа (восемь версий, из которых хрестоматийная — «заживо погребенные» — лишь первая), реестр образцов отчаянной и вполне физической борьбы человека со своим ужасом (подрезание жил под коленками умерших, втыкание в их пятки острых предметов — чтобы покойник не мог ходить).
Примечательно, что сам образ вампира стал значим только с начала прошлого столетия — при явной «локальности, смутности, нечеткости… в традиционном фольклоре». Имя того, кто переплавил смутные варварские сказки в гениальный архетипический образ, угадать несложно — Брэм Стокер, само собой; а дальше уж пошли продолжатели и интерпретаторы, от Мурнау до Копполы.
Но вот ведь что важно: до начала XVIII века о вампирах вообще мало кто слышал. А теперь… см. выше.
Что бы это, черт возьми, значило?
