В последнем романе «Ф.М.» писатель продолжает эксплуатировать тему «русского Шерлока Холмса». Осознав злободневность читательского заказа на современность, Акунин применяет незамысловатый, но эффективный прием мыльной оперы: вводит в повествование потомка Эраста Фандорина – внука Николоса. Этот щелчок пальцами помогает без особых усилий сделать местом очередного детективного действия позднеельцинскую Москву. Но Акунин никак не может отказаться и от сделавшей его популярным писателем мимикрии под литературный стиль XIX века. Ему необходимо сохранить привычную обстановку классической эпохи русской литературы. Как и в предыдущих романах про потомка с детективной наследственностью, он соединяет два пласта времени – прошлое и современность, положив в основу сюжета историю с неизвестной рукописью Достоевского. Постмодернистский гений симулякра берется за перо Ф.М. Достоевского.
Вспомнив оригинальную точку зрения другого небезызвестного писателя, согласно которой Достоевский никакой не экзистенциальный мыслитель, а автор остросюжетных детективов, написанных ради денег, Акунин пишет за классика детективную повесть с названием-издевкой «Теорийка». В ней разбегается обычный акунинский талант автора детективов. Здесь Акунин по-акунински традиционен. Причем просто сочинением фиктивного нарратива Акунин не ограничивается, а прибегает ради шутки к «историческим источникам», свидетельствующим о мучениях Федора Михайловича, закабаленного нуждой и долговой распиской амбициозного издателя, диктующего стесненному финансовыми обстоятельствами писателю свои условия и навязывающему представления о том, каким должен быть популярный роман. Несомненно, что подобные издатели в изобилии водились всегда, много их и сейчас. Акунин показывает, каким бездарным могло бы стать произведение Достоевского, написанное по указке посредственного человека, не написавшего ни одной строчки, но при этом раздающего инструкции: что и как надо писать, «чтобы было интересно», а главное, не «мимо кассы».
Кем бы был Достоевский, живи он сегодня, в эру Кали-юги? Видимо, Акуниным. Вот такая литературная реинкарнация-мистификация. Герои Акунина, в отличие от героев Достоевского, намеренно просты и даже схематичны. Сам Акунин признается, что ему интересны действующие лица, которые Достоевского занимали во вторую и третью очередь: не Раскольников, не Соня Мармеладова, а следователь Порфирий Петрович, которого Акунин делает главным героем «Теорийки», или Свидригайлов с Разумихиным. Полюбившийся Акунину Разумихин, постмодернист от сохи, зарабатывает сочинением дичайших, но любезных сердцу народа статей и сомнительными переводами.
Интереснейшими этих персонажей в исполнении Акунина не назовешь. Порфирий Петрович этакий ловкий детектив, русский Холмс, никакими психологическими изысками не блещет. Свидригайлов превратился у Акунина в купчину-маньяка, придумавшего примитивнейшую теорийку по типу «за одного битого двух небитых дают». Просты как пять пальцев и Раскольников с Мармеладовой, и сам Достоевский, выставленный Акуниным занудным писакой с вечно протянутой рукой, мучающимся подобно своим «бедным людям», в общем, Достоевским, «которого мы не знаем». Акунин ловит читателя на ту же детективную наживку: «кто убийца?». И опять разочаровывает ответом – нелепой душеспасительной арифметикой. Вот и все бури душевные. Кстати, объяснение мотива действий Свидригайлова и Олега (злого гения современного романа) одно и то же, схематично снимающее все несостыковки и сильно упрощающее задачу – это безумие маньяка. Сумасшедшие люди, что с них взять!? Персонажи выстроены по одной схеме: там, в прошлом, сумасшедший Свидригайлов, тут, в настоящем, не менее безумный Олег. Там – неподкупный следователь Порфирий Петрович, тут – порядочный Ника Фандорин. Там – забитая Соня Мармеладова, тут – глуповатая нимфетка Саша. Если в «Теорийке» среди подозреваемых один сумасшедший Раскольников, то в FM психов хоть отбавляй (не зря одним из основных мест действия выведен сумасшедший дом).
Но все же стиль изложения современных коллизий у Акунина меняется. Хочешь быть современным – языком провинциального детектива не отделаешься. Фирменный акунинский стиль а-ля модерн с современностью не работает. Видимо, поэтому уже с первых страниц «Ф.М.» постоянно хочется взглянуть на обложку и еще раз убедиться: кого же все-таки читаешь – Акунина или Пелевина. Пелевинские приемы в «Ф.М.» употребляются с особым смаком. Взять хотя бы то же название. Не говоря уже о культовых образах и мифах поп-культуры, сленге, метаморфозах-преображениях со сменой костюмов, декораций, а главное, сущностей с двойным дном, фальсификациях, психоанализе, обнаружении тайной эротомании, педофилии, сумасшедших психопатологических теориях, мифогероях а-ля капитан Копейкин, заговоренных депутатах, оборотнях в погонах, транссексуалах и людях-трансформерах и еще черт знает о чем. Чего только нет в этой книжке с картинками! Все эти заимствованные коды, кренделя и пируэты – игра в «Хазарский словарь», составление очередной акунинской мозаики, интеллектуальный формализм, воздвижение хохломских замков из воздуха. Но все же Акунин не Пелевин. Пелевин берет интеллектуальным содержанием, смыслообразованиями, хотя не редко и повторяется. А Акунина вроде и читаешь с не меньшим влечением: что же будет дальше? Какие еще позиции и позы примет автор? А закроешь книгу – будто ничего и не было.
