На сцене Немецкого драматического театра Алматы состоялась премьера спектакля «Девушка и Смерть». Основой театральной постановки стало одноименное стихотворение Максима Горького. Это стихотворение получило известность не только благодаря поэтически-притчевому стилю Горького, но и историко-политическому контексту. Иосиф Сталин на последней странице стихов написал – «Эта штука сильнее, чем «Фауст» Гете (любовь побеждает смерть)». А опальный Осип Мандельштам, узнав об этом, воскликнул: «Мы погибли!». Что так напугало поэта? В этой лаконичной оценке вождя народов содержалось, с точки зрения Мандельштама, самое страшное – желание манипулировать общественным сознанием. Отныне всем и каждому велено считать, что эта штука посильнее, чем «Фауст» Гете. Узнав об идеологической роли, предписанной вождем данному произведению, я ожидала от современной постановки, предпринятой силами Немецкого драматического театра, какой-то контекстуально-исторической реакции. Но ошиблась – современная интерпретация оказалась больше поэтической, нежели политической. В небольшой аннотации в программке сказано о желании исследовать «возникновение первой настоящей Любви, первых чувств, и первых томлений», о том, что «это чувство движет всем миром». И ставятся вопросы: «На что способна Любовь? И подвластна ли она Смерти? Может ли Смерть победить Любовь?». Как видно, с толкованием Сталина спектакль связывает трансформация утверждения в вопрос: может ли Смерть победить Любовь?
Фауст Гете и Девушка Горького
Несмотря на весь колорит горьковских стихов, выполненных в народно-притчевом, мифологически-средневековом стиле, вряд ли их можно поставить в один ряд с произведением Гете об ученом, ради поиска нового и великого открытия продавшем душу дьяволу. Их сложно сравнить не только по замыслу, но и по решению. «Девушка и Смерть» – сказка-притча, нечто среднее между легендой, моральным нравоучением и революционным призывом. Вспоминается тоже написанное в стиле народной саги стихотворение Роберта Стивенсона «Вересковый мед» в переводе Маршака. Там герои – жестокий завоеватель король и простые выходцы из народа – маленькие пикты, старик и мальчик, независимые и гордые, даже под страхом пыток и смерти не желающие открыть тайны верескового напитка. Здесь – грозный, озлобленный поражением царь и свободная и непокорная Девушка (любишь, так уж тут не до царей, некогда беседовать с царями!). Девушка бросает вызов не только земному властелину, она осмелилась перечить и самой Смерти. По ходу повествования Девушка перевоплощается из простой крестьянки во всесильную Любовь.
Обращение к фольклору особенно характерно для раннего цикла горьковских рассказов «Старуха Изергиль», в которых яркая образность и мудрость притчи призвана отразить политическую позицию Горького, его близость к народу. В образе Девушки предстает свободная необузданная стихия народной жизни, с которой не могут справиться не только власть предержащие, но и сама Смерть. Горький прибегает к средневековому языку народной аллегории, в котором, как правило, Смерть предстает мерзкой старухой с косой, а Любовь отождествляется с молодой, красивой женщиной. К низовой народной культуре приближают горьковские стихи и присутствующие в них ироническая образность и насмешка. Персонажи не выглядят классически трагическими, они больше гротескно-карнавальные.
Горького наравне с классовым антагонизмом беспокоит не только вопрос несправедливости жизни, но и смерти («И, озлясь, сживает Смерть со света иногда не тех, кого бы надо…»). Раздражает писателя общепринятая формула, с которой одинаково хоронят и праведников, и грешников. Авторское возмущение-недоумение вложено в уста самой Смерти:
«Люди ближнего убьют И хоронят. И поют:
“Со святыми упокой!”
Не пойму я ничего! –
Деспот бьет людей и гонит,
А издохнет – и его
С той же песенкой хоронят!
Честный помер или вор –
С одинаковой тоской
Распевает грустный хор:
“Со святыми упокой!”
Дурака, скота иль хама
Я убью моей рукой,
Но для всех поют упрямо:
“Со святыми упокой”».
Обращение Горького к христианской тематике напоминает лубочную картинку. Каин с Иудой словно змеи лезут в гору, а Господь возлежит в облаке румяном и читает книгу, «Звездами написана та книга, Млечный путь – один ее листочек». Архангел изгоняет Братоубийцу и Предателя, которые катятся в Ад – болото, кишащее упырями, кикиморами и чертями. Для религиозного ликбеза на стенах провинциальных храмов так рисуют сцены адских мучений грешников, которых жарят на сковородках черти.
У Горького Смерть может творить чудеса. Под влиянием пробивающихся в ней ростков жизни она оказывается способной на человеческие чувства. И если тайна Любви остается ей не подвластной, то простое человеческое любопытство и восхищение перед силой жизни ей не чужды. Кстати, нельзя сказать, что концовка стихов Горького – это гимн победы Любви над Смертью, что, как резюмировал Сталин, «любовь побеждает смерть». Смерть дарует жизнь Девушке, самой Любви:
Разрешаю я тебе – живи!
Только я с тобою рядом буду,
Вечно буду около Любви!».
Здесь Смерть порождает Любовь, а не побеждает ее. Что касается «Фауста» Гете, то там самой впечатляющей силой оказывается сила воображения. Не козни Мефистофеля, не дьявольская мощь исполнения человеческих капризов и желаний, а сила воображения и фантазии Фауста даруют то прекрасное мгновенье, за которое можно отдать душу.
Окончание стихотворения имеет классическую притчевую форму – объяснение мирового порядка вещей:
С той поры Любовь и Смерть, как сестры,
Ходят неразлучно до сего дня…».
Смерть не только дарует ночь с любимым и жизнь Девушке, но и рождает саму Любовь.
«Девушку и Смерть» в исполнении Немецкого драматического театра характеризует минимализм в плане декораций и костюмов, танцевальная хореография, придающая объем и эмоционально наполняющая действие, сочиненная специально для спектакля композитором Алексеем Стеценко пронзительная музыка. Не удивительно, учитывая фольклорный характер горьковских стихов, что спектакль получился по-средневековому образно-аллегорическим. Очень удачной находкой постановки стала пляска смертей с косами. Юноши в белых одеяниях, только что водившие с подругами хоровод и вдруг набрасывающие плащи с капюшонами, скрывающими лица – олицетворяют вездесущность Смерти. Они начинают рыскать в поисках жертв, подбегая к зрителям в зале. Здесь постановка передает дух немецкой интерпретации горьковского текста, который в переводе на немецкий язык стал похож на страшную сказку. Эта сцена напомнила также о жутких назгулах из фильма «Властелин колец».
Еще одна ассоциация, которая появилась у меня до просмотра спектакля: услышав название «Девушка и Смерть», я почему-то подумала о стихах в прозе Тургенева. Эти стихи называются «Порог». Они посвящены девушке, готовой пожертвовать собой ради идеи. В отличие от горьковской Девушки, тургеневская не только не пытается обмануть Смерть, а добровольно идет на нее. Многие горьковские персонажи тоже жертвовали собой ради идеи, ради счастья других людей. Девушка Горького сначала отдает жизнь ради любви, затем ради любви же жаждет жизни, прося Смерть о ночи с возлюбленным. И в самом деле, в этом заключается парадокс жизни: умирать за любовь и жить ради любви.
Заглянуть в лицо смерти
На вопросы об оригинальной концепции спектакля отвечает режиссер-постановщик Немецкого драматического театра Ирина Симонова.
– Кроме стихотворения Горького «Девушка и Смерть» в спектакле использованы тексты Ахматовой, Разоренова и Дельвига. Чем объясняется такой подбор авторов?
– Ахматова и Горький – авторы приблизительно одного времени и гармонично сочетаются друг с другом. Я задумала, что спектакль должен начинаться с похорон. Вообще нашей задачей было показать, как смерть соседствует и перекликается с жизнью. Мы хотели показать зарождение жизни, как это впервые случилось в раю. У Горького есть все: и Каин, который убил своего брата Авеля и понес наказание, и Иуда, предавший Христа. Я хотела показать, как Смерть овладела всей Землей. И начались похороны – первые похороны. Получается, что Каин родил Смерть.
– Разве согласно Библии не грехопадение породило смерть?
– Господь изгнал Адама и Еву из рая. Они родили Каина и Авеля. А Каин убил Авеля.
– Убийство Авеля – первое упоминание смерти в Библии.
– Каин убил Авеля – и родилась Смерть. Мне хотелось, чтобы Смерть спела колыбельную. Этого не хватало постановке. Я смотрела тексты Горького, но не нашла ничего подходящего. Но нашла у Ахматовой: «Я над этой колыбелью наклонилась черной елью. Бай, бай, бай, бай! Ай, ай, ай, ай...» Эти стихи хорошо вписались в спектакль. И мы их перевели на немецкий.
– Стихотворение Горького – не драматическое произведение. Как пришла идея превратить его в спектакль?
– Да, это повествовательная сказка. Мы разбили ее на роли и попробовали прожить ее в действии. Не просто физическое действие, а внутренний конфликт. Смерть, подкосившая жизнь, вдруг сама чувствует ростки жизни. Вначале она отвергает любовь, потом, столкнувшись с сильным противодействием в лице Девушки, жаждущей жизни и любви, хочет понять, что означает жить и любить. Девушка борется со Смертью, прося ее дать последний раз поцеловать любимого и провести с ним ночь. Смерть хочет любить, но не знает, как любить. Она может только представлять. С кем она может соединиться? Только с «огнекудрым Сатаной».
– Работая над постановкой, вы думали о средневековом театре?
– Мы не могли сделать спектакль языческим, мы шли от истоков. В стихах Горького присутствуют не только ветхозаветные, но и христианские мотивы. Поэтому звучат средневековые нотки. Когда читаешь Горького, чувствуешь, что это деревенская русская сказка. Когда у нас появился немецкий текст (на немецкий язык еще в восьмидесятых «Девушку и Смерть» перевел Альфред Курилла), многое в восприятии Горького изменилось. В свой перевод Курилла привнес собственное видение. Когда читаешь его перевод, то ощущаешь немецкий колорит. И читается стихотворение как страшная сказка. У Горького текст более легкий и даже ироничный. А в немецком переводе он очень конкретный. Там царь едет на коне. Он не просто брови рыжие хмурит и доспехами звенит, он едва ворочает языком и краснеет от злости. В немецком тексте царь совсем другой. Автор так понял Горького и перевел на свой родной язык. Поэтому мы работали не только с русским текстом Горького, но и с немецким его восприятием. Нам нужно было сделать слияние этих двух восприятий так, чтобы и русские смогли проникнуться спектаклем в синхронном переводе, и немцы постигли смысл в его немецком варианте.
– Что появилось нового в результате этого сплава?
– Появилось больше драматизма, остроты конфликта. Персонажи стали более яркими, а форма спектакля придала действию больше жесткости. Вот царь едет, по его приказу убивают девушку… У Горького – «бросились к девице, словно черти, конюхи царевы и вельможи, – Предали девицу в руки Смерти.…», а в немецком – «исказив угодливые рожи, эскорт…». Я представила, как это может выглядеть: грязные солдаты, которые уже давно не видели женщин, возвращаются с войны. Мне вспомнился фильм Мела Гибсона «Храброе сердце», когда по средневековому феодальному закону право первой брачной ночи принадлежала сюзерену.
– Вы шли к Горькому от немецкого перевода?
– Мы взяли текст Горького, потом, когда нам прислали немецкий текст, работали с ним и сделали перевод с немецкого на русский. Смерть в немецком варианте – это старик в сапогах, а не старуха в лаптях, как у Горького. В немецком языке слово «смерть» мужского рода. Мы с художником после этого кое-что изменили в русском варианте.
– «Девушка и Смерть» уже ставилась на сцене?
– Я таких случаев не знаю. Театральные критики уже удивлялись, как можно стихи превратить в сценический материал.
– Перекликается ли этот текст с современной тематикой и обстоятельствами?
– Во многом: в музыке, в сценическом стиле, в работе с текстом. Я хотела отойти от временных и культурных традиций, показать переживания, радость и трагедию в их человеческом естестве.
– В Средневековье смерть отождествлялась с образным персонажем, как, например, любовь или человеческие пороки. Вы тоже пользовались аллегорией?
– Да, не только персонажи, но сами сцены что-то олицетворяют. Пляски и хороводы – круговорот жизни. Или поворот колеса вспять – возвращение от смерти к жизни. Похороны – торжество Смерти. Или сцена, когда Смерть моет ноги в тазике с горячей водой, означает ее человечность, что маленькие жизненные удовольствия и ей не чужды.
– У Горького смерть – это отвратительная, даже жалкая старуха, которая надевает лапти и греет старые кости на солнце. А в вашей интерпретации – это пожилая дама с причудами, королева пещерных троллей и змей.
– Я не хотела показывать Смерть традиционно, как старую бабку. А хотела увидеть, какая она внутри как человеческий персонаж, какая она у себя дома. Хотела представить Смерть молодящуюся, которая не знает, что значит любить, но хочет понять это, Смерть, чей крест – вечно тащить на себе похороны и прерывать чужие жизни и ее усталость. Я хотела показать сложность и простоту любви, что любовь – это не просто поцелуи на скамейке (хотя и это тоже), а что-то большее, и то, как Смерть силится постигнуть недоступную ей тайну любви. Никто не знает настоящее лицо Смерти.
– Горьковская Смерть тоже странный персонаж, при всей своей неприглядности она способна на эмоции и отпускает девушку к любимому.
– В немецком тексте три раза говорится об огне любви. У Горького Смерть:
«зависти огнем ей кости плавят,
В жар и холод властно ее мечут,
Что же сердце Смерти миру явит?»
А в немецком варианте: «Что это? У Смерти пробудилось сердце? Что это? Смерть может чувствовать?»
– Я заметила, что в вашей постановке большую роль играет хореография и музыка.
– Я тяготею к пластике и музыке. Первый мюзикл на подмостках немецкого театра я поставила в 90-м году. Но не всегда я прибегаю к пластико-драматическому стилю. Сказка Горького короткая. Как дать почувствовать объем и напряжение этого стихотворения? Их может передать хореография и музыка. Я хотела, чтобы на сердце было тепло и хорошо. Если в тебе есть что-то такое чистое, то и Смерть, как у Горького, будет тащиться за тобой, но не убьет. Любовь побеждает Смерть. Недаром художник Владимир Пономарев изобразил лик Христа на заднике сцены. Мне нравится материал, где можно придумывать что-то самой.
– К кому из режиссеров вы больше всего тяготеете?
– Я думаю, что к Марку Захарову. У него ярко выражены музыкальная и хореографическая тенденции. Но все равно не скажешь, что по стилю наши постановки похожи. У каждого свой стиль. Еще я очень люблю фильмы Франко Дзеффирелли.
