Их было тринадцать. Молодых живописцев и графиков, не убоявшихся взять для наименования своего объединения чертову дюжину - роковое число. Впрочем, время было такое, когда любили подчеркивать лихость, бесшабашность, как принято сейчас говорить - безбашенность. 1928 год. Из тринадцати живописцев и графиков прославились, сделали себе имя двое - Николай Кузьмин и его жена Татьяна Маврина.

Происхождение

В Русском музее, в павильоне Бенуа, открыта небольшая выставка Мавриной. Всего несколько картин и акварелей, две иконы из коллекции, подаренные художницей Русскому музею; но в этот небольшой зальчик втиснута вся, почти столетняя жизнь, уложившаяся в промежуток между коммунистической революцией 1917 года и антикоммунистической революцией 1991-го.

Маврина умерла в 1996 году в Москве. Родилась в 1900-м в Нижнем Новгороде, в семье народника, педагога, земского деятеля Алексея Лебедева. Правда, по естественному для красивых женщин кокетству она убавляла себе годы: во всех анкетах писала, будто родилась в 1902 году. Это не так. В 1902-м родился ее брат Сергей Алексеевич Лебедев - будущий отец русской кибернетики, академик, создатель первой в СССР электронно-вычислительной машины.

В 1931 году Татьяна Лебедева взяла девичью фамилию матери - Маврина. Почему она так поступила - Бог весть. Может быть, ей не хотелось, чтобы ее путали с уже очень известным тогда живописцем и графиком Владимиром Лебедевым; может быть, что-то такое малоприятное, но естественное для начала 30-х годов случилось с ее отцом Алексеем Лебедевым. Его детские книжки, учебные пособия и популярные брошюры выходили в большом количестве до 1931 года, а дальше - все! Как будто и не было нижегородского интеллигента Алексея Лебедева - большого друга Анатолия Луначарского и Максима Горького.

Так или иначе, но переименовала себя Маврина на редкость удачно, - как в десятку попала, потому что Лебедева - обычная русская фамилия, а в Мавриной есть необычность, выверт, сказочность. Лебедь - всего лишь традиционная красивая белая птица, а мавр, мавра - черны и прекрасны. Они из сказок, из пушкинской родословной. Прославившаяся много позже удивительными иллюстрациями к русским сказкам Маврина переименованием попала в ритм и смысл своего творчества.

"Ее редкая декоративность, этот оригинальный вкус в соцветиях - не остаток ли игры в куклы, обшивание их? Вот уж подлинно золотые руки ее, прикасаясь легкой кистью к материи, к деревянному ящику и даже к старой бутылке из-под пива, делают их шедеврами искусства. Ее темы - темы ребенка, смотрящего любопытными глазами на мир, и мудреца, знающего, что выше и глубже этой быстротекущей жизни нет ничего на свете. Ее верный инстинкт игры - а искусство всегда игра, а не служба, - сделали из нее прекрасную художницу", - так писал в 1931 году о самой молодой участнице "13" идеолог группы Владимир Милашевский. И он был прав.

Учеба

С 1921 по 1928 год Маврина училась во ВХУТЕМАСе у Роберта Фалька. Если не прошмыгнуть со скоростью марафонца маленький и разноцветный зал 82, где выставлены работы Мавриной с конца

20-х до конца 80-х, если спокойно вглядеться в эти работы, то изумишься ее верности всему, чему учили во ВХУТЕМАСе. Верности, которая соединена с поразительным умением меняться. Это ведь и есть главная человеческая мудрость: уметь меняться, не изменяя ни себе, ни друзьям, ни учителям.

Фальк, поклонник и почитатель французской живописи, ученицу свою научил той же французистости. В иллюстрациях к русским сказкам, в ее изображениях русских провинциальных городов, райцентров начала 60-х, нет натужной, немецкой какой-то монументальности a la russe. Есть - легкость, свобода, улыбка и ирония. Ее мир - не кровавый, архаичный миф, а старомодная веселая сказка, если не вовсе частушка.

Все тот же Милашевский точно писал о молодой Мавриной (а получилось, что и о старой): "Улыбка рта, подогретая озорным блеском глаз, является выражением ее лица - и в буквальном, и в переносном смысле". Эта улыбка, не наигранная, не выделанная веселость; этот юмор жизни - от ощущения свободы, раскованности, полной или почти полной независимости от внешних условий бытия.

Этому ее обучили во ВХУТЕМАСе. Этому Маврина оставалась верна всю долгую жизнь. Она так описывала свою учебу: "Фантастический вуз - ВХУТЕМАС, т.е. Высшие художественно-технические мастерские. Первое слово правильнее расшифровывать не "высшие", а "вольные". Было там вольно и просторно, несмотря на неуемный горячий гомон - пустынно... И ехать по этой пустыне можно было в любом направлении, по воле ветра или по собственной воле... Я до сих пор горжусь своим ВХУТЕМАСом, своим тогдашним настроением - скорее бы наступало завтра - опять день, свет, модель или натюрморт..."

Оно, конечно, - что пройдет, то будет мило, - и старая Маврина, разумеется, идеализировала свой ВХУТЕМАС. Сознательно идеализировала в пику наступившей сталинской угрюмой казарме, в которой даже улыбки и смех были как по команде: всем улыбаться! Но... в одной детали, в одной особенности того времени Маврина не ошиблась ни на гран.

Особенность

Все, что можно сказать скверного о времени 20-х годов, времени, когда коммунистическая революция застывала в советскую государственность, уже сказано (и многое сказано правильно), но одно обстоятельство, выделенное Мавриной, все же забывать не следует. Об этом обстоятельстве, о немаловажной этой детальке эпохи вспоминал как-то известный исследователь античности поэт и писатель Андрей Егунов, хлебнувший лиха от комреволюции и соввласти в 20-е, 30-е и 40-е. Но вот что он вспоминал на склоне лет о 20-х: никогда, ни позже, ни раньше, он не встречал у студентов такого неистового желания учиться - не ради диплома, хорошей профессии или карьеры, а просто ради самого учения.

И старые профессора (как вспоминал Егунов), без особого восторга воспринимавшие большевистский "перекувырк", этому желанию, этой жажде были рады, шли, что называется, навстречу. Татьяна Маврина (тогда еще Лебедева) была из того поколения, из той породы - жаждущих учиться. Никогда не шедшая в ногу со временем, здесь она совпала с вектором эпохи.

Несовпадение

Случайно или нет, но так уж получилось, что Маврина вошла в последнее независимое художественное объединение Советской России. Вторая выставка "13" в 1931 году стала последней выставкой независимого объединения живописцев, разрешенной в СССР. В 1932 году были распущены все творческие организации и оставлены единые творческие союзы: художников, писателей и других деятелей культуры.

Впрочем, дело не в организационных вопросах. Дело в эстетическом несовпадении "13" с наступающим на них миром. Недаром ядро группы составили художники, работавшие в газете "Гудок" - в той самой газете, с которой в те времена сотрудничали Ильф и Петров, Олеша, Катаев, Булгаков. Разные люди и разные писатели, но в одном схожие - в чувстве юмора.

Ребята из "13" обладали тем же самым чувством, которое вовсе не котировалось в пору серьезнейшего фотографического монументализма. Легкость была не нужна. Акварель, быстрый рисунок, смазанное цветовое пятно не вписывались в контекст времени. Поначалу компанию оттеснили в книжную иллюстрацию, но и там были свои "пригорки-ручейки".

Маврина, например, работала в издательстве Academia, которым руководил до своего очередного и последнего ареста опальный Лев Каменев. В этом издательстве в 1937 году вышел роман Анатоля Франса о якобинском терроре "Боги жаждут" с ее рисунками. По поводу следующего проиллюстрированного Мавриной романа Франса "Харчевня королевы Гусиные Лапки" один влиятельный художник и график высказался так: "Рисунки Мавриной - только через мой труп..." Решили не убивать.

В 30-е годы Маврина зарабатывала на жизнь техническим рисованием. Рисовала санитарные плакаты, раскрашивала пуговицы. И не прекращала рисовать для себя. Просто так. Потому как не могла не рисовать. В те поры от городских акварелей она перешла к обнаженной натуре. На выставке в Русском музее больше всего "ню" Мавриной. Она называла их нежно - "нюшки". И складывала "нюшек" под кровать, до лучших времен.

"Нюшки" и букеты

Чаще всего "моделью" у нее была участница "13" актриса и художница Ольга Гильдебрандт-Арбенина, последняя любовь Гумилева, жена писателя, поэта и художника Юрия Юркуна. Ей посвящал стихи Мандельштам. Ее рисовала Маврина. Было, видно, в этой женщине что-то особенное. Королевское. А королеву каждому хочется раздеть.

Маврина так именно и описывала свою подругу, как королеву: "Стук в дверь. - "Войдите!" - И вошли двое: античная богиня в белой шляпе с вуалью, в перчатках - Ольга Николаевна Гильдебрандт-Арбенина, с ней молодой еще человек в элегантном сером костюме, чем-то похожий на запятую рядом с прямой Ольгой (это был Юрий Юркун)... Повеяло Мих. Кузминым, "прекрасными вывесками" от наших гостей, от их слов, жестов, от легкости, с какой Ольга Николаевна раздевалась, и я рисовала ее обнаженную: в шляпе с веером... Один холст я назвала "Богиня Ольга"".

Кажется, понятна причина увлечения Мавриной "нюшками" в пору террора и профессиональной невостребованности. Дескать, красота мира всегда со мной. В баню схожу или подругу попрошу раздеться. Она рисовала голое женское тело так, как в конце жизни рисовала букеты цветов. Любившая путешествия, создавшая целую серию рисунков старых русских городов - от любимого ею Загорска до Костромы, - в 80-х - 90-х она была уже не так легка на подъем и очень радовалась, когда гости дарили ей букеты.

О старой Мавриной вспоминали: получив букет, она старалась выпроводить гостя, чтобы побыстрее зарисовать гладиолусы, розы или астры. Эти букеты - победительны и едва ли не воинственны. Совсем другое дело - "нюшки" 30-х. Эти - беззащитны и растерянны. Даже гордая "богиня Ольга", и та - прежде всего беззащитна... О поздних работах Мавриной так не скажешь. Они веселы, насмешливы. Маврина одела свой нежный мир в броню стилизации, лубка, комикования. Защитила свои "нюшки" сказкой.

Что-то сказочное есть в самой жизни Татьяны Мавриной. Увенчанная наградами в 50-60-х годах, сохранившая свой дар и в бедности, и в относительном богатстве, она не только потому так хорошо иллюстрировала сказки, что знала и любила фольклор, но еще и потому, что целиком и полностью разделяла пафос сказки. Наивный и, наверное, неверный, но... человечный. Как и сказка, она твердо и без затей верила, что в конце концов каждому будет воздано по заслугам.