У настоящего поэта трудно брать интервью. Все то, что он пережил в жизни, он стремится преобразовать в стихи. В особенности это относится к Александру Городницкому. Ибо он – поэт, прекрасно понимающий, что он делает в поэзии и с поэзией. Может, этому он выучился в геологических и океанологических экспедициях. Может, это результат его научной деятельности (доктор наук все ж таки), но автор «Перекатов», «Снега», «Атлантов», «Деревянных городов» на редкость рационален. Он – гений выстроенности.

Мы встретились с ним на книжной ярмарке, Международном книжном салоне «Время читать», где он представлял свою новую книгу, изданную в Питере. Сидели в кафе и под ярмарочный гул беседовали о литературе и поэзии. А ему не мешал гул. Городницкий умеет сосредотачиваться в любых условиях и поэтому умеет сосредотачивать на своих песнях и стихах других.

Поколение

   – Есть ли какие-то незаслуженно забытые поэты вашего поколения или чуть старше?

– Конечно есть. Вообще, в русской поэзии в большом количестве присутствуют хорошие поэты, которые забыты. В Петербурге в особенности. Я считаю, что несправедливо быстро забыли замечательного ленинградского поэта Вадима Шефнера. Это был один из лучших поэтов и своего, и любого другого поколения. Мои сверстники – замечательные поэты Леонид Агеев, Олег Тарутин. Они занимались вместе со мной в ЛИТО у Глеба Семенова в Горном институте. Молодому Леониду Агееву Борис Слуцкий предрекал огромное будущее. Нонна Слепакова, лучшие стихи которой стали издавать уже посмертно. Хотя надо сказать, что все наше поколение состоялось. Александр Кушнер, Андрей Битов, Яков Виньковецкий, замечательный художник, покончивший с собой в Америке. Лев Лосев, один из ярчайших русских поэтов, живущих сейчас за рубежом. Евгений Рейн, Анатолий Найман, Дима Бобышев, Игорь Масленников, ставший интересным режиссером, но начинал-то он как поэт. Илья Фоняков, Владимир Британишский.

– В ваших стихах, как раз посвященных Владимиру Британишскому, рассказано, как во дворе Горного института сожгли сборник стихов участников ЛИТО Горного института. Что это за история?

– В 1956 году (год венгерских событий) вышел напечатанный на ротапринте с разрешения парткома коллективный поэтический сборник студентов нашего института. Там было несколько стихотворений, посвященных венгерской революции. Поэтому по решению того же парткома, недоглядевшего крамолу, весь тираж был собран и сожжен во дворе Горного института в котельной. Такое было аутодафе.

Стихи, песни и мемуары

– Вы пишете и песни, и стихи. Чем для вас отличается песня от стиха? Когда понимаете, что вот это будет песня, а вот это – стихи?

– Стихотворение, если оно непонятно, можно перечитать. Песня должна быть понятна с первого прослушивания, иначе ее просто не будет. Поэтому необходимо, чтобы по метафорической насыщенности, по рифмам песня была проще, чем стихотворение. В песне должна быть очень простая, едва ли не примитивная несущая конструкция. Но не за счет оглупления. У песни более емкая задача. Нужно, чтобы человек сразу ее просек. Тогда как стихотворение можно читать несколько раз. Стихотворение – это то, что, как правило, один на один. Песня – это то, что все вместе. Поэтому лексически, да и идеологически стихи и песня расходятся. Я всегда точно знаю, что я пишу, стихи или песню. Единственным исключением для меня были «Атланты», которые я начал писать как стихи, а потом они превратились в песню.

– Мне кажется, что есть два типа поэтов. Есть поэты, которые выражают себя, и поэты, которые выстраивают свой образ, делают себя…

– Вы поднимаете вопрос о различии автора и лирического героя. Это разные вещи. Порой я испытываю проблемы от несоответствия меня как человека и того образа, который создается моими песнями.

– Есть такое представление, что поэт интересен, если выражает свой социальный слой, свое поколение, а есть иное – поэт тем интереснее, чем более он индивидуален, необычен, ярок. Вы ощущаете себя представителем поколения, какого-то социального слоя?

– Конечно ощущаю. Хочу я этого или не хочу, но я ведь жил в определенное время в определенных условиях. Я как ракушка трилобита, которую нашли у нас под Тосно на реке Саблино, – она отмечает возраст кембрия, 570 млн лет. Самое древнее животное на Земле. Я уже никогда не стану представителем другого возрастного слоя. Чем более поэт ярок и своеобычен, тем более он отражает свой слой, свое время. Он может быть ни на кого не похож. Но чем более он ни на кого не похож, тем меньше его можно представить в ином времени, в иной среде. Как писал Александр Кушнер, невозможно представить Пушкина, который писал бы свои стихи в 1940-е – 1950-е годы, как невозможно представить Блока среди «попутчиков» конца 1920-х. Поэт всегда кончается со своей эпохой. Или эпоха кончается вместе с ним. Для меня, например, смерть Бродского обозначила конец XX века.