Бабушка ворчит: раз так, сдам дачу таджикам. Вы, говорит, все равно за ней не ухаживаете. А на даче пахать надо. Бабушка хочет, чтоб все было как в суровые 90-е, когда дача кормила.
Дачный десант высаживался организованно, в пятницу вечером. С утра выдавался на руки список работ. Кто вскапывал, кто окучивал, кто опрыскивал. Зато после с дачи картошку в город тащили мешками, помидоры-огурцы к столу подавали свои. А теперь что?
Дядя разбогател, купил себе отдельную дачу, понастроил там всем родственникам по гостевой комнате с японской мебелью. В огороде уже укропа в салат не сорвешь, потому как нет у дяди огорода, один бонсай. А наша общая дача захирела: теплицы пустуют, бабушкиных сил хватает лишь на поддержание бледной жизни клематиса.
Друзья вот тоже дом купили с участком и громадный пруд вырыли. Не хотят купаться с народом среди пивных бутылок. И у соседа нашего роскошный дом за огромным забором, шезлонги, участок закатан в бетон (кусты — хлопотно очень).
Директор кооператива по постройке дачных коттеджей «Особнячок» говорит, что спрос на бытовки и фанерные домики ушел в прошлое. Теперь все хотят коттеджи — брусовые, каркасные. Модель «Каскад».
Ведь раньше как? Будку купил — и копайся себе на здоровье, проводи вручную воду и электричество, да наблюдай за натянутой между участками проволокой обвисшие спортивные штаны соседа, закапывающего в землю трясущийся от ветра хилый смородиновый куст.
На нынешней даче нет труда, нет пота. Как нет и душевности в соседях — каждый сам по себе.
Но ведь дачный мир в России на протяжении веков менялся: не всегда это был летний душ в теплице, спартанский быт и мытье посуды холодной водой в рукомойнике. Когда-то дачи были прибежищем праздных веселых людей.
Петр I даром отдавал участки на островах в дельте Невы, чтоб на них благодарные владельцы разбивали сады и парки. Москва меньше нуждалась в дачах: она, с ее буйными садами и городскими усадьбами с огородами на задних дворах, не сразу превратилась в адище города. А из Петербурга уже во времена Пушкина и Гоголя хотелось куда-нибудь сбежать хотя бы на уик-энд. И бежали — на дачи: в Павловск, Царское Село, Парголово, Озерки.
После реформы 1861 года дачи стали символом новой, разночинной России: дворянские гнезда разорялись, им на смену шла культура дач, которые мог себе позволить «офисный планктон» — мелкий чиновник, газетчик, торговец.
С тех пор повелось: дачник — человек праздный. Дача — это фанты, ловля ершей, знаменитые чаепития на верандах, романсы под гитару и убегания в сад. Дача питала литературу — своей праздной поэтичностью. Если бы там все пахали, как крестьяне или хотя бы как Лев Толстой, откуда было бы взяться «Вишневому саду» и «Дому с мезонином»? Была бы одна «Война и мир». Усадебные писатели вроде Тургенева были возвышенны — у них лился лунный свет, и пели соловьи. А у дачников Чехова появилась демократичная ирония: комары, водка, закуска и крыжовник как символ того, что жизнь удалась.
Праздность дачи дает горожанину силы выжить. Когда горожанин пытается вбить гвоздь, получается криво. И надо с этим смириться. Зато вокруг него тут же образуется общение и инфраструктура. У дачников кроме катания на лодках, гуляний на пристанях, дачных кафе, танцзалов и общедоступных садов в поселках, были свои литературные, музыкальные, театральные кружки. В том же чеховском Мелихово, куда писатель, известный своим хлебосольством, отовсюду созывал гостей, — вечно устраивали «театры».
В общем, русская дача — это форма общественной жизни. Не хочется говорить «была» — есть. Работать на даче мы уже перестали, просто еще не успели сделать ее новым культурным феноменом. По смыслу и качеству отдыха.
Впрочем, возможно, в элитных поселках, во всех этих таунхаусах и одинаковых аккуратных коттеджах, обнесенных трехметровыми заборами, тоже идет коллективная веселая жизнь. Потому что дача — это не когда бетон и вокруг никого. Это когда чай, самовар и гости. Когда жизнь.
Фото: Митя Гурин; иллюстрация: Варвара Аляй
