Группа Brazzaville была не самым очевидным героем российской клубной сцены. Её основатель и фронтмэн Дэвид Браун сочиняет задумчивые смеси из гитары, клавишных, боса-нов, даба, английских слов, португальских фраз, томных джазовых труб и нервных скрипок — из всего, что попадается на слух. Однажды на набережной Сочи ему попалась «Звезда по имени Солнце», мотив которой так понравился Брауну, что он сделал римейк, разошедшийся в альбоме 2006 года East LA Breeze и отдельной копией по сети. Песню моментально полюбили — хотя, вероятно, не за неё саму (к мелодии Браун написал свой собственный, трогательный и очень личный текст), а за идею.

Так или иначе, но премьера нового альбома, Teenage Summer Days, автором которого, правда, значится не Brazzaville, а Дэвид Артур Браун лично, прошла в России. В волгоградском News Pub и ростовском клубе «Подземка» автор уверенно выражался по-русски («ya noshu stringi», «chto vi hochite?» «eto budet gopnik-song» и др.) и не без удивления обнаруживал, что слушатели просят исполнить песни, которые он сам успел позабыть. Поддерживать востребованность в России — не основная цель, хотя в интернете стала популярной переделка «Зеленоглазого такси», а вторая по счёту песня альбома называется Devushka From Vladivostok. Иностранные слова и странные звуки для Брауна всегда были музыкальным инструментом, усладой слуха, ради которой в песнях звучит и французский, и испанский, и португальский.

— Это, вероятно, наиболее часто задаваемый в последнее время вам вопрос, но ответ всё ещё интересен. В начале лета вы написали в блоге, что следующие свои альбомы собираетесь выпускать под именем Дэвид Артур Браун, а не Brazzaville. Потом вы передумали и сказали, что Brazzaville не умер. И вот вышел ваш новый альбом, и на нём значится имя Дэвида Артура Брауна. Можете разъяснить, как сейчас соотноситесь вы и группа Brazzaville?

— Я могу быть очень импульсивным человеком, который принимает глобальные решения, находясь в подавленном состоянии. Это был очень эмоциональный и глупый поступок, знаете ли. После того, как я написал, я стал размышлять об этом и понял, что нет необходимости убивать Brazzaville, чтобы записываться сольно — два проекта могут существовать параллельно. Вообще-то, за эти годы я отыграл кучу концертов под именем Дэвид Артур Браун. Bедь это же здорово — иметь сразу два имени, под которыми ты можешь записываться: одно — твоего ансамбля, другое — твоё собственное. История музыки знает много таких примеров.

— А можете рассказать, что случилось с песней Green-eyed Taxi — вы планировали выпустить её в новом альбоме, если не ошибаюсь. Вы не смогли договориться с автором?

— Да, не смог. К сожалению, песня попала в сеть до того, как я провёл с ним (Олегом Квашой. — «Эксперт ЮГ») переговоры. Он был просто взбешён, но я надеюсь, что рано или поздно мы сможем договориться и я её выпущу. Потому что она мне очень нравится.

— Вы часто используете иностранные слова в песнях — испанские, португальские, теперь вот у вас есть devushka from Vladivostok. Вам просто нравится, как они звучат?

— Да! Devushka звучит так причудливо для англоговорящего. Но очень красиво. Идею песни мне подал один мой русский друг, Леонид Рыбаков из Москвы. Он рассказал, как написал сценарий фильма, слушая мою музыку, он назывался «Девушка из Владика». Владивосток мне тоже понравился.

— А вы знаете, сколько копий нового альбома было уже продано?

— О господи, понятия не имею!

— Ну а вы ощущаете тот ущерб, который наносят продажам альбомов торрент-трекеры и другие способы пиратского распространения музыки?

— Да, но я думаю, с этим бесполезно бороться. Это просто существующее положение вещей, и в нём даже нет ничего ужасного. В любом случае, назад дороги не будет. Ну вот производили люди когда-то печатные машинки, да? И эти люди с ума посходили, когда поняли, что у всех есть компьютеры, и машинки больше не нужны. Брать музыку в интернете — это незаконно, но это то, что делают все. Это обоюдоострый меч: да, продажи альбомов упали. Зато у меня фантастически успешная карьера в Турции. У меня было несколько концертов в Стамбуле, и абсолютно все билеты оказались распроданы. Люди знали мои песни наизусть — а у меня никогда не было контракта с местным рекорд-лейблом, я не выпустил ни единой песни в этой стране. Без торрент-трекеров всего этого не было бы.

— Да, сейчас люди достают музыку в интернете, они слушают подкасты, интернет-радиостанции. Но при этом многие музыканты утрачивают свои имена, превращаясь в ключевые слова, тэги. Потому что если спросить большинство таких интернет-радиослушателей о том, что они слушают, то ответ скорее всего будет «какую-то акустику» или «какую-то гитарную музыку». Вы не боитесь, что ваша личность тоже затеряется среди тэгов?

— Может, в этом и нет ничего плохого. Сейчас столько музыки вокруг, и самое замечательное в том, что она так или иначе кому-то в чём-то помогает. Человек слушает незнакомого музыканта, и думает: «Дьявол, да он поёт как раз о том, что я чувствую, этот чёрт-знает-как-его-зовут!». Когда я отправляю компакт-диск в страну, где я никогда не был, я всегда пишу, чтобы делали как можно больше копий и раздавали их абсолютно всем. Потому что так у нас может образоваться группа поклонников. И если они образуются — мы приедем и сыграем!

— Ваша музыка очень меланхолична. Это обычное для вас состояние души, или вы просто пишете её, когда не очень весело?

— Ну, некоторые песни грустные, но некоторые-то ведь весёлые. Даже если в них рассказывается какая-то грустная история. Я вообще-то довольно счастливый человек. У меня хорошая жизнь, я зарабатываю тем, что я люблю делать.

— Но один из наиболее частых образов в вашей лирике — это смерть. Вы поёте о дне, в который умерла ваша мать, у вас есть песня Mr. Suicide, в последнем альбоме — песня Fallujah. Почему так много смерти — вы находите её поэтичной, или это просто способ смириться с ней, не бояться?

— Я думаю, со дня сотворения мира смерть всегда кому-то казалась притягательной. Мы же не знаем точно, что происходит, когда мы умираем. А мы все умрём. Это вообще-то единственная константа нашей жизни — это может произойти сегодня или завтра, или через шестьдесят лет, но обязательно случится. Моя интуиция подсказывает, что смерть — это чертовски прекрасно, это гораздо лучше, чем думает большинство. Вот вы посмотрите на детей: когда они устают, они плачут, они разбрасывают вещи, они капризничают. В конце концов, они просто закрывают глаза и засыпают. Я думаю, что смерть — это что-то подобное. Мы её боимся, потому что не знаем, что будет. Ну и живём, потому что это надо делать, потому что мы так устроены, что должны избегать смерти. Если бы мы её не боялись, то в конце неприятного дня каждый мог бы, не раздумывая, прыгать под автобус. Но я думаю, что это место — не настоящий наш дом, сюда мы просто ненадолго приходим. Настоящий дом — он где-то ещё. Мы приходим оттуда, и мы туда возвращаемся.