В битком набитом цирке темно и тихо. Публика замерла в ожидании зрелища, артисты настраиваются на молитвенный лад. Из курильниц тянется ввысь сизый дымок благовоний. Негромко гудит ритуальный барабан, позвякивают молитвенные колокольчики. На арену медленно выезжает чудовищный кентавр - всадник носит страшную маску тибетского божества и делает странные пассы руками. "Мама, пойдем отсюда!" - прорезает тишину детский плач. Так начинается почти каждое представление "Коней ветра".
Зрителей, покупающих билеты, предупреждают заранее: "Не берите детей, 'Зингаро' - это не цирк". Но несознательные граждане продолжают тащить малолетних чад посмотреть "на лошадок", а те заходятся в плаче, только увидев странных монстров, населяющих мир Бартабаса.
В "Конях ветра", как и во всех спектаклях своего лошадиного театра, Бартабас пытается сделать невозможное - реализовать метафору "театр - это храм", превратить спектакль в ритуальное действо. Нельзя сказать, что он исповедует какую-то определенную религию. Он регулярно привлекает в свои спектакли то цыган, то индусов, то корейских монахов, то - как в "Конях ветра" - монахов тибетских. На арене "Зингаро" восточные религии, экзотические ритуалы и диковинные духовные практики образуют странный сплав в духе New Age. С помощью древних заклинаний и ритуалов Бартабас пытается вогнать свою публику в гипнотический транс.
Иногда это работает. Дивно прекрасные пейзажи - Бартабас, как никто, умеет создать впечатление безбрежного простора в замкнутом круге арены - неторопливо сменяют друг друга, величественно проходят перед нами непарнокопытные артисты - у каждого свое имя и свой неповторимый характер. Фантазия зрителя разыгрывается, он с немым изумлением наблюдает за маленькими драмами из жизни кентавров "Зингаро": вот черная лошадь призывным ржанием собирает табун, вот мчатся на конях люди в масках, заклиная злых духов.
Однако беда в том, что высокодуховные артисты Бартабаса, при всем своем несравненном уме и гениальной выездке, остаются лошадьми. Даже круглогодичная дрессировка не превращает их в пегасов. Иногда они фыркают, иногда упрямятся, порой начинают смешно мотать головой. В этот момент публика невольно хихикает, и чары ритуального театра рассеиваются как дым. "Зингаро" становится обычным цирком, а режиссерский символизм и мрачный антураж кажутся забавными и ненужными добавлениями к вечному аттракциону - укрощению лошади человеком.
Но несмотря на эти неизбежные проколы, представления "Зингаро" остаются широко востребованным культурным продуктом. Как и любой спектакль Бартабаса, "Кони ветра" - это экологически чистое искусство. Оно позволяет современному горожанину стать ближе к природе, послушать ржание лошадей и вдохнуть аутентичный аромат сена. Иногда "Кони ветра" выглядят нудновато, иногда горловое пение тибетских монахов действует на нервы. Однако новому спектаклю Бартабаса обеспечен устойчивый спрос - такой же, как и костюмам из натуральных тканей, кофе в зернах, соевым росткам и прочим естественным продуктам, за которые столичный житель готов сегодня выложить большие деньги.
Театр Кентавров
Бартабас (настоящее имя - Клеман Марти) - самый "зеленый" режиссер планеты. Он живет со своей труппой на природе, регулярно устраивает экспедиции в самые заброшенные уголки земли, прекрасно обходится без пьес и постановочных спецэффектов и всем достижениям цивилизации предпочитает общение с лошадьми. Лошади и являются звездами "Зингаро" - единственного в мире конного театра, созданного Бартабасом в 1984 году.
Начинал Бартабас как какой-нибудь хиппи: пришел в Авиньон с лошадью и крысой и показывал там уличные спектакли. С годами его экстремальное творчество переросло в один из самых коммерчески успешных театральных проектов в мире. Во Франции его театр "Зингаро" считается национальным достоянием. Только что он открыл Конную академию в самом Версале. Упряжь для его непарнокопытных артистов изготавливает знаменитый бутик Hermes.
Этим летом Бартабас устроил в Москве мировую премьеру своего нового спектакля "Кони ветра" и рассказал "Эксперту" о том, как устроен театр "Зингаро".
- Вы не любите, когда вашу труппу "Зингаро" называют цирком...
- Так у меня действительно не цирк! Есть несколько внешних признаков, напоминающих о цирке: мы играем в шапито и живем в фургончиках. Но не жить в фургончиках мы не можем, поскольку лошади, как дети, требуют постоянного ухода, и мы должны быть рядом с ними двадцать четыре часа в сутки. Из сорока человек, которые входят в мою труппу, ни один не принадлежит к цирковой семье. "Зингаро" - это культурный выбор каждого из них, никак не связанный с наследственностью и цирковой традицией. Просто мы решили узнать жизнь артиста без скидок и послаблений. То, что сейчас к нам ломится публика, то, что тысячи приходят посмотреть наше представление, - это выпавший шанс, редкая удача, о которой я даже не мечтал, когда все только начиналось. Для меня и моих товарищей "Зингаро" - это головокружительное приключение. Кроме того, это наша работа и наш дом.
- Для того чтобы создать свой "не цирк", вы, очевидно, сначала должны были выучиться цирковому ремеслу?
- Я никогда не учился ни в конных, ни в театральных школах. Я сам себя образовал. Впервые сел на лошадь в восемь лет. Стал хорошим наездником, участвовал в скачках. А в семнадцать лет я оказался перед дилеммой: или работать в традиционном театре, ждать, когда тебя заметят и дадут роль, или попробовать что-то сделать самому. Я предпочел второе. В жизни вообще все так устроено, что ты постоянно постигаешь что-то. Самое главное - это эволюция личности. И даже самый замечательный спектакль - дело сиюминутное. Моя философия близка к восточной. В восточном искусстве происходит постоянный тренинг. Есть учитель и ученики, разговоров и объяснений очень мало, но зато идет постоянное самосовершенствование.
- Как вы подбираете актеров в труппу?
- Никаких теорий на этот счет я не разрабатывал. У меня нет жестких критериев. Привык руководствоваться интуицией. Человек на лошади должен быть одновременно и хореографом, и танцовщиком, он должен уметь позволить своему партнеру, своей лошади проявить собственный стиль, а сам отойти в сторону и стать вторым. Без любви к лошади здесь ничего не получится. Самое главное будет зависеть от отношений, которые возникают между человеком и конем. При выборе лошадей я руководствуюсь теми же критериями, как и при выборе людей. Я покупаюсь на обаяние лошади или человека. Самое главное - вытащить из лошади все ее чудесные качества. Сначала я выбираю их, а потом уже смотрю, что можно с ними сделать, что можно из них извлечь. Мои артисты - и люди, и лошади - в "Зингаро" как бы играют самих себя. Скажем, в "Конях ветра" занят ослик. Когда я его увидел, он меня очаровал, и я приобрел его, совершенно не представляя, как буду использовать. Но вот получился такой номер в спектакле. Или полтора года назад я купил группу аргентинских коней, еще не помышляя о спектакле на тибетскую музыку. Просто мне они очень понравились. И в результате с ними получился прекрасный спектакль, и само название "Кони ветра" пришло от них. Не бывает, чтобы я задумал что-то, а потом под "задумку" приобрел лошадей или пригласил людей.
- В вашем спектакле есть момент, когда, оставшись одна, черная кобыла призывно ржет и на ее голос вылетает табун лошадей...
- Эта кобыла будто их крестная мать. У аргентинских гаучо непременно есть такие кобылы в стаде, которое состоит в основном из жеребцов. Она опекает коней с раннего возраста, и они привыкают ходить за ней, откликаться на ее зов. Так что погонщик им практически не нужен.
- Вы говорили, что обычно музыка дает толчок к созданию спектакля. В "Конях ветра" это тибетская духовная музыка?
- Дело в том, что спектакли "Зингаро" строятся так долго и так сложно, что технически необходимо сначала выстроить музыкальную ткань. Мне многие годы нравилась тибетская музыка. Однажды я понял, что должен сделать по ней спектакль. Потребовалось очень много времени, чтобы все организовать, получить разрешение на поездку. Потом на посещение монастыря, на разрешение монахам принять участие в нашем представлении. Они к нам присоединились только в феврале. Кроме того, мне хотелось воспользоваться известностью "Зингаро", чтобы привлечь внимание к проблемам Тибета, которые меня очень волнуют.
- Вас называют "самым русским французским режиссером". Вы снимали фильм о России. Не первый раз приезжаете сюда со своим театром. Что привлекает вас в нашей стране?
- Я действительно ощущаю какую-то связь с Россией. Мне здесь очень хорошо. Я люблю русских зрителей. У них есть удивительная черта, которая в мире редко встречается, - у французов ее точно нет. Русские зрители способны определить, что именно им понравилось и почему. Это очень ценно. И еще я люблю возвращаться. Приезжать туда, где меня уже знают и могут оценить, как я изменился, понять пройденный мною путь. Но доставка такой махины, как "Зингаро", очень дорогое мероприятие. По полгода мы играем в Париже. И в оставшееся время можем посетить не больше шести городов за год. Однако есть несколько мест, куда мы непременно стремимся: Авиньон, Лион, Лозанна и Москва.
Ольга Егошина
