Нашему национальному общественному сознанию, безусловно, свойственна определенная инфантильность. Мы слишком легко позволяем себе возбудиться от мечты, а когда она не воплощается быстро, немедленно переходим к самоуничижению. Нам говорят: "Вы пережили невероятный спад экономики". Мы киваем: "Да, да. Невероятный". Нам кричат: "Вы были великой империей, а теперь превращаетесь в колониальную страну". Мы соглашаемся: "Конечно, и это унизительно". Нам советуют: "Дайте государству возможность избавить вас от сырьевой зависимости". Блестящее предложение. Но только куда мы так торопимся?
Люди, которые взялись реформировать советскую экономику, имели дело с мертвым объектом. И это не фигуральное выражение. Темпы роста ВВП СССР в середине 80-х годов были равны нулю. Для реанимации трупа, то есть медленного и спокойного перехода к капитализму через азиатский вариант госкапитализма, нужна была политическая воля. О Брежневе и Черненко говорить не стоит. Андропов умер, не успев ничего сделать. Поэтому, когда мы сетуем, что не пошли по китайскому варианту, а могли бы, мы обманываемся - объективно вести целенаправленную экономическую политику было некому. В то же время умы еще не растратившей своей энергии интеллектуальной элиты были увлечены экономическим либерализмом, и не мудрено, что на фоне объективной смерти КПСС именно он завоевал сердца сперва Горбачева, а потом и Ельцина.
Что мы потеряли в результате этой победы либерализма? С экономической точки зрения ровно столько, сколько и должны были потерять. Большая часть советской экономики, которая досталась России в наследство, была нежизнеспособна. И это объясняется очень просто - Советский Союз в своем хозяйственном развитии пропустил практически двадцать лет. В 60-е-начале 70-х мы были на мировом уровне практически во всех областях хозяйственной жизни - от космоса до дизайна. Но если западный мир, пройдя энергетический кризис 70-х, в начале 80-х стал развиваться в рамках новой концепции информационной и глобальной экономики, то СССР лишь качал нефть и бездарно тратил деньги на крупные национальные проекты, не имевшие никакого отношения к тенденциям развития мировой экономики.
Сколько старья накопило наше хозяйство за двадцать лет простоя? Опыт Великой депрессии (а в это время США тоже преодолевали глубокий структурный кризис перехода от индустриальной к постиндустриальной экономике) показывает нам, что мы должны были потерять как минимум 30% ВВП. Мы потеряли 40%. Больше, но не принципиально больше. И можно сказать, что эти дополнительные десять процентов мы отдали за одну очень важную вещь.
Радикализм данной в начале 90-х экономической свободы вывел на рынок капитала и труда тысячи суперквалифицированных людей. Такого не было ни в одной стране мира. Американцев часто укоряют, что они добились высоких экономических результатов благодаря образованным и активным эмигрантам. Российский же рынок в самом его основании создавали люди с блестящими физическим, математическим и прочим естественнонаучным образованием. Бывшие сотрудники оборонки применяли свои академические знания и организационные навыки, полученные в нехудших структурах ВПК, в новой капиталистической среде, и это обстоятельство сразу же заложило основы будущей живучести и конкурентоспособности их компаний.
Этот процесс происходил повсеместно в первой половине 90-х годов, и примерно к 1996 году в России уже были заложены основы нашей новой экономики. Причем экономики заведомо разнообразной, то есть диверсифицированной. На вопрос: "Почему вы занялись именно этим бизнесом?" (а мы задали его десяткам предпринимателей) нам каждый раз отвечали примерно одно и то же: "Я подумал, что Россия очень большая страна, и здесь наверняка должно делаться то-то и то-то".
Здесь скептически настроенный читатель должен сказать: "Что вы нам сказки рассказываете! Всем известно, что в те годы в России стали доминировать сырьевые компании". Это верно. В 1991-1996 годах на макроуровне у нас произошел мощный структурный сдвиг в пользу сырьевого сектора. Но просто старая обрабатывающая промышленность и старый сектор услуг умирали быстрее, чем росли новые. И эта разница в темпах была совершенно естественной. Даже российским вэпэкашникам нужны были время, чтобы накопить опыт, и деньги, чтобы стать большими. И тем не менее к 1995-1996 годам основы новой экономики были заложены. Именно этим объясняется тот удивительный факт, что хозяйство страны, которую к тому времени сами жители уже успели отнести к разряду стран третьего мира, смогло так исключительно эффективно воспользоваться благими последствиями девальвации.
