Действующая система денежного предложения складывалась с 2000 года. Тогда из-за роста цен на нефть впервые возник избыток валютных поступлений в страну, и встала задача сдерживать укрепление рубля. Избыток валюты ЦБ выкупал с рынка в резервы, а образовывающийся при этом избыток рублей должен был осесть на счетах Минфина в том же ЦБ. Таким образом, при определенной согласованности действий двух ведомств решались две задачи: и курс рубля рос не так быстро, и деньги за счет интервенций на валютном рынке поступали в обращение в «нужном» количестве. Таком, чтобы и не разгонять инфляцию, и не лишать ликвидности банки. В 2004 году был запущен механизм Стабфонда, обеспечивший по сути автоматическую подстройку размеров бюджетной стерилизации под состояние текущего счета платежного баланса.
Банковский кризис 2004 года, когда в ходе оттока капитала описываемая модель дала серьезный сбой, заставил ЦБ развивать собственные средства «тонкой подстройки» предложения ликвидности. Но принципиально денежные власти и по сей день работают по той же технологии, в которой Центробанку отводится пассивная роль главной меняльной конторы страны. Сегодня не вполне ясно, с кого спросить «за инфляцию», если для ЦБ задача ее ограничения не является приоритетной. Главная роль в антиинфляционной игре перешла к Минфину, а ключевым управляющим параметром в этой игре стал размер бюджетного профицита.
Отсюда и возникла идея развести ответственность за инфляцию и курс между ЦБ и Минфином. Первый пусть отвечает за стабильные цены, а курс пусть держит, если захочет, правительство в лице Минфина. Скажем, если кабинет хочет таким способом что-то там поддерживать в производстве — пускай сделает профицит бюджета процентов 10–15 ВВП (против 7–8% сейчас), ну и будет доллар стоить опять 30 рублей. Ключевой риск новой модели денежной политики — неопределенность с курсом рубля. Очевидно, он будет колебаться в более широких пределах, чем те, к которым мы привыкли за последние шесть лет.
