Пока Москва с Киевом бодаются за газ и НАТО, хитрые москали из Ad Marginem продолжают себе потихоньку разрабатывать жилу нэзалэжной, но русскоязычной литературы. Понятно, и что концессия явно не только у них (есть еще и Андрей Курков, и многочисленные фантасты — Дяченки, Олди, далее везде), и что жила не сказать чтобы сказочная. Однако ж дебютант Игорь Лесев (1980 г. р. человек, экс-помощник народного депутата, экс-пиарщик «Блока Литвина» и нынешний референт ректора киевского вуза) — уже второй за недолгое время «украинский кандидат» от AdM в палату бестселлеров; неслучайный стартовый тираж в 23 000 вполне респектабелен.
Первым (и успешным) кандидатом был Владимир «Адольфыч» Нестеренко — форменный грубиян и форумный экстремист с якобы бандитским прошлым. Тонкая богема двух русских столиц прониклась его мачистско-криминальными сценарными сагами — по одной собирается снимать кино сельяновское СТВ, другая только что прорубилась в шорт-лист «Нацбестселлера». Чем черт не шутит — глядишь, богема полюбит и Лесева; если сочинения Адольфыча можно — привет спагетти-вестерну — назвать суржик-триллером, то лесевское «23» — суржик-хоррор. И необязательно жить в Киеве, чтобы понять, що цэ такэ: вполне вроде бы русская история, к которой фактурная и языковая специфика постсоветской Украины подмешивает пряную щепотку комического идиотизма — но и прибавляет тот трудноопределимый градус остранения, который может оказаться очень кстати; по крайней мере в случае Адольфыча.
Мы, впрочем, о Лесеве; уберите детей от журнала.
Виктор Лесков, двадцатипятилетний на-грани-увольнения-помощник-отставной-козы депутата, маменькин сынок, миляга и раздолбай, садится в переполненный автобус, следующий из провинциального Г. в Столицу. И с этого момента жизнь его превращается в кровавую нервную мутотень. Лескова изводят инфернальными нумерологическими намеками на то, что жить ему осталось всего ничего (до Пасхи, 23-го апреля). На Лескова охотятся дурнопахнущие зомби. Хтонические сущности, овладевающие телами его живых и мертвых друзей, девушек и одноклассников.ukr, родных, соседей по общаге, водителей по дороге, домогаются лесковской крови, тела и даже спермы. И вот Лесков уже в милицейском розыске как серийный маньяк, и почти все, кто может умереть, уже умерли, и только дурная везучесть позволяет Виктору до поры уворачиваться от избравших его мишенью страшных гулу — неупокоенных злых душ, при помощи людоедских процедур и корявых стишков-заклинаний переселяющихся из одного сапиенса в другого.
В романе «23» не 23, но 520 страниц.
Написан он дурным акынским — что вижу, то пою — размером, переходящим в графоманию более плавно, чем Восточная Украина в Западную, не помогает ни предполагаемая речевая смачность, ни подразумеваемые отсылки к Гоголю, Булгакову, А. Толстому и одноименному («23») фильму с Джимом Кэрри.
Издатели позиционируют роман как первый настоящий русский хоррор.
Этих трех причин в принципе достаточно, чтобы испытать сильнейшее раздражение. В самом деле, какого лешего?! Ладно, мощный старик Гоголь — но ведь и за последний десяток лет претендентов на роль пускай не абсолютного, но beginner в жанре сермяжного ужаса набралось изрядно. Вот навскидку: Дивов со своим «Ночным смотрящим»и циклом про зомби; Щеголев соло и на пару с Точиновым («Новая инквизиция»); умористы Белобров-Попов, в «Красном бубне» сформировавшие из деревенской нечисти натуральный «Комеди клаб»; Щепетнев с «Черной землей»; Старобинец со всеми тремя книжками… Список, ох неполный, и все его фигуранты — совершенно разного литературного достоинства, но и слабейший будет выше лесевского сочинения на полголовы. Так, милостидари, не спекуляция ли тут?..
И можно бы наговорить много верного про надувание мыльных пиар-пузырей как универсальную политику нашего издателя, но стоп. В чем-то первенство Лесева справедливо.
«23» отвечает на вопрос, откуда растут жвала и щупальца у отечественного хоррора, с максимальной, незамутненной четкостью. Там, где у предшественников ответ искажается талантом или хоть жанровой мастеровитостью, Лесев проговаривается — бесхитростно, будто школьное сочинение «Как я провел весенние каникулы, убегая от зомби».
Животворный (мертвящий?) исток русского хоррора лежит там же, где зарыты причины нашей тяги к хоррору американскому; нигде ведь не любят Стивена Кинга и Дэвида Линча так нежно, как в России. Главный пафос что линчевского «Твин Пикса», что кинговского «Оно» — в том, что понятная, комфортная, рациональная цивилизация тонким слоем размазана по чужой и чуждой, захваченной, но так и не понятой земле; и стоит лишь ступить на опасное место, как мигом провалишься в душный перегной, в черную изнанку, в подпочвенную топь дремучих мифов и страшных сущностей. Кому это понимать, как не нам — с нашим ощущением собственной земли как агрессивного, отторгающего нас пространства, с нашей генетической готовностью принять как должное любую жуть, с нашей необоримой уверенностью в наличии закулисы буквально за всем?
Но тут-то и начинается разница, и именно она делает отечественный хоррор тем, что он есть, и именно ее наглядно демонстрирует лесевский роман. Душа американского ужаса — контраст: за пряничным фасадом провинциального Дерри разверзается ад, твинпиксовские совы — не то, чем кажутся. Душа нашего — сгущение: а чего еще ты ждал от этих темных дворов, зассанных парадных, гибельных подворотен, выжженных спальных районов, разваливающихся автобусов и разваленных заводов, хамоватых продавщиц и кассирш, налитых бухлом гопников, мрачных ментов, вонючих бомжей, коммунальных свар? Чего, спрашивается?
Так не удивляйся ни выводку зомбаков-гулу, ни вурдалакам, ни волкодлакам. Ни книжкам, одевающим в некрофильскую жанровую плоть иррациональный ужас жизни — ведь литературная чернуха есть лишь квинтэссенция бытовой тьмы.
Наши совы именно то, чем кажутся; просто ты никак не хотел в это поверить, дружок.
