Атака и снятие доски Маннергейму в Петербурге; установка памятника Грозному в Орле; закладка памятника ему же в Александрове; привоз князя Владимира в Москву — все вместе вводит публику в растерянное неистовство. Скульптуробесие. Но дальше будет только хуже, потому что памятник — лучший способ сделать себе хорошо, а нам интересно
Маннергейм
Петербуржцы (здесь хочется сказать «ленинградцы») добром просили убрать барона со стены. После ударов топора доска уехала в запасники. Затем Российское военно-историческое общество Владимира Мединского выпустило релиз, косвенно признав ответственность. Ведь именно министр культуры открывал доску, причем на пару с Сергеем Ивановым, уже покинувшим свой пост, и с Владимиром Чуровым, который возглавляет в Обществе что-то научное.
Над объяснением казуса Иванова—Мединского—Чурова бьются умы — не нашему чета; вернемся к монументалистике. В релизе говорится:
«Факт, что финские войска, которые возглавлял К. Маннергейм, в 1941 году, остановились на Карельском перешейке и не стали продвигаться далее к Ленинграду. Но фактом является и то, что финны блокировали город на Неве с севера и участвовали в наступательных операциях в районе реки Свирь».
И дальше в том же духе. «Неоднозначная фигура Карла Маннергейма — предмет изучения и повод для дискуссий историков». С одной стороны, с другой стороны. Да, но… нет!
Люблю с образованными людьми впроходку ходить, однако для дискуссий есть специально отведенные места. Ученые советы, конференции, книги, журналы, диссертации. Поляны реконструкций. Есть они и в искусстве: стихи и проза, фильмы и подмостки, загрунтованные холсты. И даже пластика, когда она в музее, где портреты спасителей отечества мирно соседствуют с портретами врагов. Недаром Маннергейма увезли в музей.
То же и на дому: найдя у доброго приятеля …Столбик с куклою чугунной / Под шляпой с пасмурным челом, / С руками, сжатыми крестом, вы вряд ли захотите грохнуть маленького капрала о стену и вызвать вашего Онегина на дуэль.
Всё меняется, если маленький капрал, по пути раздавшись в размерах, выходит на площадь. В Москве или ином русском городе. Притом Москва относится к Наполеону сложно: он нашел в ней подлинную русскую столицу и вернул ей мировой горизонт. Тут как раз «с одной стороны, с другой стороны». Однако же повесить доску Бонапарту на каком-либо дворце еще никто не догадался. К ней, как к Маннергейму, пришлось бы приставлять охрану, чтобы за доплату трактовала возбужденным горожанам про сложность и неоднозначность.
Почему же так? — А очень просто.
Монументалистика есть только отдание чести.
Ленинград-Петербург, и мы с ним, не отдал чести Маннергейму. Когда Мединский с Ивановым заставили курсантов пройти почетным караулом мимо Маннергейма, из публики кричали: «Не отдавайте чести, братцы!» Такое вот народное искусствоведение.
Релиз Военно-исторического общества лепечет про неоднозначность Колчака и Врангеля, которым тоже устанавливают памятники. Но не различать Гражданскую войну с Отечественной может только тот, кому военная история — стрелялка. Держать сторону белых не зазорно. Зазорно оказаться на стороне коричневых.
До различения сторон и красок Военно-историческому обществу не стоит делать главной уставной задачей монументальную пропаганду. Лучше ограничиться дискуссиями.
Грозный
Дискуссию про Маннергейма не пустили на большой экран из-за причастности больших начальников. Дискуссия про Грозного, наоборот, организована с размахом. Между столицей и Орлом переброшены телемосты. Сторонники покойного царя грозят противникам с обоих мостовых концов. Царь осеняет берега Оки крестом, как будто вятичей крестил не Кукша-мученик и не в XII столетии. Жест градооснования (если это он) поручен левой длани и продолжен лезвием меча. На конном царе, предположительно, венец Казанского царства. Впрочем, не до тонкостей, вернемся в студию.
Оставим без внимания предсказуемую подмену Ивана Третьего — Четвертым: народные артисты вправе не знать, кто упразднил Новгородскую республику, если даже званые «историки» называют Грозного собирателем русских земель. (Это каких же? Кроме взятия и новой потери Полоцка, потеряны Велиж, Иван-Город, Ям, Копорье и Корела). Но стесняться некогда и незачем. «Это только сверху на мне образование».
Казалось бы, сторонники барона и царя — они из разных партий. Но вот в студии «научный директор» все того же Военно-исторического общества. Это его цитатами перемежается релиз про Маннергейма. Теперь он говорит про Грозного, и в тех же выражениях: с одной стороны — с другой стороны; да, но нет; повод для дискуссий. Полемическая линия знакома, и это линия Маннергейма.
Сторонники обеих скандальных установок не понимают, что природа монументов не аналитическая, а синтетическая. Что монумент не обладает повествовательностью, длительностью. Не может стать ни романом, ни трактатом. Что монументом нельзя почтить «одну сторону» персонажа, оставив без почтения другие стороны.
Этим непониманием инициаторы двух установок вызывают против себя этическую оппозицию и разобщают общество. А принимая оппозицию за политическую, усугубляют разобщение.
Грозный и Владимир
Спросим себя, оставив на минуту Грозного, возможно ли отдание чести персонажу с полярно противоположными заслугами? Ответ: возможно при условии. Это условие — знание или чувство, что персонаж взошел — или хотя бы находился на пути — от низкого к высокому.
Надо ли говорить, что Маннергейм в глазах России пал. Линия Маннергейма — линия падения.
И здесь же разница между Иваном Грозным и святым Владимиром, которому в ночь на 15 октября устанавливали памятник в Москве. Я не поклонник этого произведения, противник места установки (см. «Эксперт» № 35 за 2015 год), но сейчас другая тема.
Критика личности Владимира была негодной формой критики проекта. Критика личности Ивана Грозного есть критика проекта в существе. Владимир восходил со дна язычества, как восходили Константин Великий, убивший сына, и царь Трдат, мучивший Григория Армянского. Эти цари шли снизу вверх, и с ними шли народы. Их жития не закрывают глаз на бездны зла, покинутые этими царями и народами для восхождения.
Отдать им честь — значит почтить их восхождение.
Другое дело Грозный. Защита Грозного посредством взвешивания и перевешивания зла бесплодна. Ибо для монумента требуется доказать, что Грозный восходил. А Грозный падал. Падал с высоты царского венчания, Казанского и Астраханского престолов, храма Василия Блаженного — на дно опричнины (как развенчания, как разделения земли и как террора), брато- и сыноубийства, мучительства святых — Филиппа, Германа, Корнилия…
Защита Грозного в духе «Людовик, Ричард, Генрих убивали больше» отвратительнее прочих способов. «Все убивали» — не защита.
Защита Грозного посредством оправдания тиранства целесообразностью — она честнее. Прямо предлагается отдать тирану честь. Нужно лишь так же прямо отказаться.
Красноречиво, что защитники Ивана зовут на помощь Дракулу, которому отдает честь Румыния. Я наблюдал культ Дракулы на местности. Во-первых, это состриг денег. Туристическая экономика вместо зарезанных Евросоюзом местных коров. Румынский минкульт засылает Дракулу даже в действующие монастыри. Даже в такие, к которым упырь не имел при жизни никакого отношения. Биографически, и это во-вторых, упырь как бы соединяет Трансильванию, землю венгерского сепаратизма, с Валахией. В-третьих, примером упыря мужское население и армия натаскиваются на беспощадную жестокость. Кем натаскиваются — молчу. Однако у Румынии есть светлый гений и военный победитель — Стефан Великий, молдавский Иван Третий. Память Стефана соединяет берега Прута — румынскую Молдову с Республикой Молдовой. Но нет, культ Дракулы гораздо шире почитания Стефана. Упырь вытесняет Стефана, как Иван Грозный — Ивана Великого. Последствия будут печальны.
Не готовые чтить упыря и мерять зло весами строят защиту Грозного на тезисе «все врут». Причем «врут» не только иностранные посланники и путешественники, часто действительные недруги, но и свои. И первый — Карамзин.
Тут повнимательнее. Чтобы сомневаться в безупречности Карамзина, нужно иметь особенную дерзость. Основоположник русского консерватизма, Карамзин впроброс объявлен либералом. То есть предан, как отец для красного словца. Ну и, конечно, «Карамзин — масон». Карамзин девятого тома (1821 год) — либерал и масон?! Так подлинные либералы похищают Пушкина у консерваторов, цитируя незрелое и юное, не замечая взрослого и окончательного. Теперь вот мнимые консерваторы разворачивают восходящий путь Карамзина вспять, в молодость. Действительно, чтобы уверить и увериться в восхождении Грозного, нужно уверить и увериться в падении Карамзина. Нарисовать ему линию Маннергейма.
Наконец, последняя метода: «За Грозного — народ, против — интеллигенция». В действительности все мы ясно помним Грозного, поскольку историческая память малопоместительна, а Грозный ярок. Психологичен. Эксцентричен. Следовательно, литературен, живописен и сценарен. Но ясно помнить не значит почитать. А выдавать память за почитание — значит отказывать народу в различении добра и зла.
Грозный-2
Дальше — хуже: Александровская слобода, где летом заложили следующий памятник Ивану. Тут не губернаторский прикол. Тут — шутки в сторону — гений места. И гений темный.
Темный гений места представляет трудность. У Калуги, например, это Второй Лжедмитрий, которому она была верна до его смерти, а смерть приключилась в ближайшем лесу, и тело погребли в соборной церкви. Но Калуга не додумалась ни сохранять могилу, ни ставить памятник Самозванцу, а только назвала старейший дом палатами Марины Мнишек и культивирует светлый гений Циолковского. О Самозванце можно помолчать, а можно и поговорить, не воздавая чести.
В Александрове нельзя не говорить о Грозном. Ему здесь объективно посвящен весь «кремлевский» музей. Ну вот и замечательно. Музей — искомая площадка для дискуссий. Книги, статьи и конференции. Ряженые во дворе. И надо всем архитектура. Белая, словно отбеленная царем Алексеем, который отдал пропитанную кровью резиденцию под женский монастырь.
Архитектура есть такой памятник Грозному, который неподсуден. Архитектура не персонификация. Она иначе говорит. А уж музей в архитектуре — чаемая «полнота истории». Здесь можно смело брать черное и белое, говорить «да» и «нет», не создавая никаких конфликтов.
Конфликты начинаются с ваяния.
Александровское изваяние опаснее орловского, поскольку Слобода была столицей грозненского зла, и памятник способен стать его «персоной», олицетворением. Если, конечно, не представит сцену покаяния царя. Но вероятнее, что город увлечется гордой темой своей минутной столичности.
Зло в 3D
…В простенках московской церкви Филиппа Митрополита (у стадиона «Олимпийский») помещены рельефы, воспроизводящие иконографию житийных клейм. Левое клеймо на северном фасаде изображает удушение святителя Малютой Скуратовым. Филипп сидит, Малюта встал и наложил подушку на его лицо. В двух измерениях такое позволительно, это иконная отдача чести мученику. Но перевод подобной композиции в 3D рождал бы памятник Малюте.
Когда традиция (притом не слишком древняя) ваяет зло в «круглой» скульптуре, то повергает его в нижний регистр: под копыто коня, под пяту солдата. А Малюта оказался бы в верхнем регистре.
О чем этот пример? О том, что выход зла в верхний регистр монументальной скульптуры означает оправдание зла.
И, между прочим, обрушение Традиции. Той самой, о которой якобы печалятся апологеты Ивана Грозного.
Уже скульптура как таковая есть отход от Традиции; ваяние же зла есть отпадение.
