Сэт

Студия крохотная, на двери — спрессованные опилки, на стене зубья из поролона торчат. Звукоизоляция. Здесь работает Сэт, рэпер из Краснодара. Лысый, спокойный. Я думала, будет сразу как-то руками бит отжигать. Ан нет, серьезный, как доцент. Уговаривает меня, что рэп — это о нашем времени.

— Ну вот сейчас поставлю — послушаете! Это ж не колхозное рубилово, не частушки!

Музыка нравится. Во-первых, культурненько — перекличка с блюзом. Во-вторых, энергия. Спокойная, уверенная, затягивающая — сразу начинаешь в этом блюзово-рэповом ритме двигаться. Интонации у Сэта взрослые, с текстом не мельтешит, где надо на звук и смысл нажимает, местами даже трагические обертона появляются. «Они все безнадежно больны, неизлечимо слепы / В бетонных склепах, в бетонных склепах». Прямо мороз по коже, не песня — манифест.

Чего же рэперы в новой драме окопались? Дело в том, что в «Практике» Эдуард Бояков открыл рэперский лейбл. Сэт вот уже полгода как бросил свои продюсерские дела в Краснодаре. Пытаемся понять, чем рэп похож на театр. В театре ведь все другое — энергетика, пространство, акустика. В конце концов, люди другие, прямо скажем, неподготовленные. Сэт соглашается: «Здесь воду даже пью из бокала. На концерте-то из бутылки дуешь! Микрофон в стойке, а не с собой ношу. Ну и люди сидят другие». «Чайники?» — спрашиваю. «Почему чайники? — обижается Сэт. — Обычные люди. Не знали, чего ждать, у каждого свои стереотипы были. Первые минуты только сидели, как эти… А потом стали слушать. Внимательно. Песни отлично доходят, потому что некуда отвлечься: пива нельзя отхлебнуть из бутылки, слова слышно лучше из-за микрофона, шума нет клубного. Они слушают слова — и проникаются. Если текст нормальный, конечно».

А что значит «текст нормальный»? «Ну, мало задумываются в русском рэпе о текстах, — говорит Сэт. — То, извините, сиськи-письки, то восхваление самого себя, или о брюликах пластмассовых, или о каннабисе. А у нас все-таки сознательный рэп. Жизнь описана, как она есть, — где-то жестко, где-то сладко, — но ничего не раздувается. Рэп и зародился в бедных районах, рэперы ведь изначально читали о том, как плохо живется. Это потом все разрыхлилось». Говорит, что настоящий

рэпер на концертах с попсой и в корпоративах не участвует: «В этих текстах — моя правда. Я ей торговать не буду». А правду лучше говорить при полной тишине, внимании и в специально отведенных местах. Театр — хорошее место для правды.

Груз

Сидим мы с Сэтом в буфете, беседуем. Как вдруг появляется еще один герой. Роковое обаяние.

Нос перебит, куртка малиновая, с капюшоном. Поздоровался строго, как у них, рэперов, принято:

— Как?

А Сэт тоже жестко так, не мигая и не поворачиваясь:

— Хор.

Спрашиваю, а что такой нос у вашего друга колоритный — боксер? Сэт загадочно отвечает, что такой нос можно не только на ринге заработать. Это, говорит, Олег Груз. Поэт. Настоящий. Не просто рэпер. У него сейчас вечер будет — пошли послушаем! Час слушали. Я первые минут десять сидела в ужасе. Смотрю, Сэт сидит внимательный, удачной строке радуется. Со временем и я прониклась.

Груз — певец улиц. По образу — крутой парень на районе. Эрик Робертс в фас. И особенно в профиль. Плечи прямые, костистые, длинные кисти рук, работает ими артистично. Интонации подчас такие, словно он не стихи читает, а наезжает или на разборке находится, или философствует, пророчествует среди своих. Тематика: нож в спине, сбор долгов, закопать проститутку в посадке, обкурились в хлам, дайте задаток — у нас тут дилер, политическая ситуация в стране, проблемы бытия по-пацански. Шедевр: «Я с тебя прусь… Русь». Рифмы, конечно, тоже поражали: пельмень — олень, тусоваться — интересоваться. Но он так хитро кольцевал все интонацией, ритмом, речитативом, замыкал на себе электроцепь стиха — здорово получалось! Актер, кстати, потрясающий. И угроза от него — и располагает. Рельеф лица способствует драматизму: встанет под лампу — свет облепливает, ощупывает черные впадины глаз. Силища… А образы! Пацанский Бродский.

Будучи нищим, на самом днище,
В плохо-усваивающейся духовной пище
Не получив необходимого числа калорий —
Я готов съесть сиамского орла на триколоре.

Спрашиваю: «Братки часто подходят, говорят: “Ну, ты вот это хорошо сказал”?» Груз возмущается: «Почему сразу братки! Разные люди подходят, и депутаты, что с того? Я мат не для красного словца вклеиваю, я перед детьми своими отвечу, что хотел этим сказать. Я вот Эдику (Эдуарду Боякову. — “РР”) сказал: мы потеряем русскую поэзию!» Груз горячится, выдвигается вперед на стол. «Да, тут у Эдика цвет поэзии и собирается!» — подначиваю я. «Я бы не всех так назвал. Поэт ведь это кто? Не тот, кто говорит мертвым языком! А тот, кто свое время выражает. Наши стихи — для людей. Если я моим друзьям начну эпитеты выводить, если я скажу “уста”, на меня косо посмотрят, а если “ланиты” — вообще не поймут». «Современный язык — это не только лексика ваших друзей», — парирую я. «Ха!» — говорит Груз. «Ха!» — говорю я. Спорим.

Груз кипятится. Фотограф наш, наблюдавший за ожесточенной схваткой, принес пирожные для смягчения, так сказать, ситуации. Но у Груза взнервленность поэтическая — он идет на вы. «Те, кто писал стихи, знают, что это за работа. Мы выходим на сцену и отвечаем за каждое слово. Я актерам не отдам свои слова, не доверю. Они мою жизнь не прожили». Это очень важная вещь, и в этом, пожалуй, корень единства современной драмы, рэперов и других поэтов, как Груз. Честность. Своя жизнь — своя пьеса. Нет выдуманного. Жизнь увидена и записана с максимальной точностью, зафиксирована почти документально. К жизни надо подходить близко, чтобы делать новое, настоящее и созвучное времени. Время не располагает к иносказательности — отсюда и вербатим, пьесы на основе реальной речи, жизнь маленького, а точнее, обычного человека в провинции или в большом городе. Правда жизни — в пьесах братьев Дурненковых, у Забалуева с Зензиновым, Клавдиева, Курочкина. И ставят ее без финти­флюшек, в простых одеждах, чтобы услышана была, понята.

— В современном русском рэпе есть то, что нужно современной драматургии: энергия, импровизация, социальная тематика и сильные диалоги. Стихи похожи на реплики и на сценарии — вот где можно искать новых авторов, — говорит художественный руководитель теат­ра «Практика» Эдуард Бояков. — Я утверждаю, что это и есть сегодняшняя драматургия. А кто же

выразит время, как не эти ребята? Не рэперы или Груз, который начинал с рэпа. Скорее, эти люди знают дыхание жизни больше, чем жители внутри Садового кольца. Знают про любовь, смерть, дешевые наркотики, насилие. С драматургами рэперы — явления одного порядка. Тот же «Кислород» возьмите: Вырыпаев как гиперчуткий человек уловил, где живет энергия. Это живое, эстетически состоятельное явление.

Сайко 

Вечер «Кубика Рубика» в Театре.doc придумали ребята из творческого объединения «Узоры». На репетиции режиссер Юра Муравицкий ходит вокруг Егора Сайко, посмат­ривая на него, читающего, с одоб­рением, и крутит йо-йо. Спокоен. Видимо, не сомневается в успехе. Или стихи нравятся. «Для меня это поэзия, настоящая, — говорит Муравицкий. — Я его слушаю и Маяковского вспоминаю». Егор с виду конкретно дикий, бородой напоминает то ли фавна, то ли боцмана, от чтения глаза прижмуривает в жесткие щелки. Рэперский Хлебников или Крученых: стихи — вереница паронимов (слова такие похожие), одно в другое перетекает, кружится, вертится. Агрессивная городская лирика, ясно, что другая — не Кибиров с Гандлевским, эстетика совсем другая. На краю сцены сидит на табурете Тарас

Куценко из «Саундрамы», играет джаз на трубе — отвечает рэпу, вторит, спорит. Стихи выглядят и произносятся как жесткач, хотя сам Егор с виду такой позитивный, расслабленный.

В перерыве пошли в гримерку, сели на столах.

— Да кто слушает рэп в России?

Дети! Хочется подтянуть более

серьезных людей, — начинает разговор ребром Егор.

— Чем рэп похож на современный театр и новую драму? — спрашиваю.

— Созвучностью времени, — отвечает Муравицкий. — По энергетике очень заразительно. Это и близко театру — мы даже хотим продолжить это направление и сделать что-то вроде мюзикла: между сценами ребята будут читать рэп.

— Да кто сейчас ходит в театр! — опять вступает баском Егор. — Теат­ралы! Хочется подтянуть более серьезных людей!

Егор — дизайнер интерьеров. Жил в ростовском Бруклине, в районе Лендворец, где обитают алкоголики, наркоманы и даже, говорит, какие-то страшные «хурмоеды». «О себе: семья, ребенок, тюрьма. Была, — кратко излагает свою биографию. — Статья 162, часть 2, разбойное нападение с целью хищения чужого имущества по предварительному сговору группой лиц». Произносит как стих. Мы все начинаем хохотать. «Племянник генерального прокурора попался под руку. Ну, это детство было. Два года получил. Но теперь я мирный!»

Ребята из «южного клана» (так называют сообщество Ростов — Краснодар) в театре чувствуют себя как рыбы в воде. Опыт выступлений сказывается. Они и сами с драматургами рифмуются: так же заходят на сцену из жизни, такие слегка еще недооформленные, с торчащими неподшитыми краями, но зато энергичные, живые, клокочущие. Рэп становится теат­ром не только потому, что священный порог театра разрушен, а потому что этот порог не так уж высок для молодых и смелых. И зритель, как они говорят, подтягивается широкий, не сугубо теат­раль­ный. А там, глядишь, и новый «Вишневый сад» придумают и прочтут. Все-таки актуальнейшая для своего времени вещь была.