Темные, мокрые лабиринты Саяно-Шушенской ГЭС. Ступеньки посыпаны белым порошком — это реагенты, чтобы не поскользнуться на масле (врачи рассказывают, что столкнулись с массовым отравлением маслом водолазов МЧС). На отметке 310 спасатель Ваня показал мне искореженный лифт, где он накануне нашел тело одного из погибших. Некоторые помещения залиты коктейлем из масла и воды, с потолка идет дождь. Очень похоже на фильм «Сталкер», только нет места, где исполняются желания…

Волна паники уже несколько дней как схлынула. Окрестные жители катастрофу на себе не почувствовали — свет нигде не отключили, все поселки в округе питаются от других электростанций, которых здесь очень много. А СШ ГЭС в основном поставляла энергию на крупные предприятия. Даже ближайшие к станции населенные пункты — Майна, Саяногорск, Шушенское, где Ленин писал о развитии капитализма в России, — живут обычной жизнью.

Шок — в крошечном поселке Черемушки в паре километров от станции, население которого состоит почти исключительно из сотрудников ГЭС и их семей. Тридцать лет назад, когда станция строилась, сюда приехали самые лучшие гидроэнергетики. В поселке и сейчас почти нет гопников и очень много интеллигенции, как в каком-нибудь наукограде. Такие слова, как «седьмой гидроагрегат», «отметка 310», «проточный тракт», здесь понятны каждому школьнику, для местных — это конкретные вещи и помещения, которые все видели, многие строили, обслуживали или ремонтировали.

Центральное место в Черемушках — ДК «Энергетик». Сейчас в нем расположен круглосуточный информационный центр, где собирают сведения о погибших. На стенах висят постоянно обновляющиеся списки жертв, расписание похорон, карта, на которой обозначено, кто и где находился в момент аварии на ГЭС. В длинном паркетном фойе в ряд с окнами стоят гробы, в соседнем помещении волонтеры собирают столы для поминок. Заходят и выходят родствен­ники погибших. Если кто-то начинает рыдать, подбегает девочка-психолог из МЧС со стаканом воды и гладит по голове или по плечу. Есть небольшой медпункт, врачи меряют давление, могут дать успокоительное. О масштабах трагедии можно судить уже по обрывкам разговоров:

— Сегодня 19 подняли…

— Да нет же, шестой был на ремонте, а второй — нет… (Это по поводу версии о том, что авария была как-то связана с плановым ремонтом на шестом агрегате, хотя «прорвало» второй. — «РР»)

— Вынос завтра в двенадцать, могилы надо рыть завтра с утра, а у меня людей нет…

— Он мне сразу позвонил, сказал: бери внуков, поезжай наверх…

— Это ж какой должен быть гидроудар…

— Мне людей хоронить надо, а за мной ходят хвостом — проверяют…

— Сам помогал людей вытаскивать, а его сын в это время погиб в другом отделении…

— Сморщенная вся, как старушка…

— Я сразу подумал: такого не должно быть, не может быть…

— Нет, ничего не надо, спасибо…

Собрание

В субботу в кинотеатре «Русь» прошла очередная встреча родственников погибших с руководством станции и властями. В этот день число жертв достигло 64 и стало окончательно ясно, что живых найти уже не удастся. На встречу кроме представителей МЧС и администрации поселка пришли глава «РусГидро» Василий Зубакин и председатель правительства Хакасии Виктор Зимин. Такие встречи проходят почти каждый день, и всегда с чудовищным надрывом.

— Спасибо вам, что вы спасли моего сына! — кричит пожилая женщина. — И вам, «РусГидро», спасибо! Вы их очень хорошо спасали! Они ждали вас! Они снимали с себя майки и затыкали дырки! Они были еще живые!

Женщину обнимает и усаживает на место девушка-психолог из МЧС.

— Вы скажите, почему не сработала аварийная сигнализация? Почему люди не могли узнать об аварии сразу, многие ведь могли бы убежать?

— А у меня вопрос к «РусГидро». Скажите, почему раньше у нас было все — свинарник, санаторий, все работало, а с тех пор, как вы пришли, в поселке бардак?

— Давайте не будем устраивать здесь судилище, — прерывает Зимин. — Комиссия работает над установлением причин аварии. Я вас хорошо понимаю, но сейчас мы пока не можем объяснить трагедию.

Из зала поднимается крепкий коренастый мужик — активист, глава родительского комитета. Он говорит много, громко и простонародно, в другой ситуации я бы умилилась и посмеялась.

— У нас такие требования: во-первых, почему в свидетельстве о смерти нигде не сказано, что такой-то и такой-то погиб в катастрофе на Саяно-Шушенской ГЭС? Вот посмотрите сами, что здесь написано: умер в поселке Черемушки. И как мы потом будем доказывать право на компенсацию? Сле­дующее: вот вы платите за погибших, а за увечья кто будет платить? Наши дети перед смертью получили трамвы, это кто компенсирует? Или вот девушка беременная погибла — это значит, там уже два человека, а не один! Следующее: мы требуем адвокатов. Не ваших адвокатов, а независимых, которые будут нас защищать. Потому что мы будем судиться с вами. И мы требуем от «РусГидро» пять миллионов за каждого погибшего. И это нам нужно сейчас, а то потом вы уедете в Москву — и концы в воду.

— Почему вы считаете, что я вас обманываю? Мы никуда не прячемся, — обижается Зубакин. — Мы — государственная компания, и мы намерены в полной мере нести ответственность за произошедшее. Семьи погибших не останутся без попечения. Мы готовы платить им компенсации, обеспечивать работой, заботиться об их лечении, образовании…

Зубакин — человек образованный и обаятельный, в очках. Профессор питерского технического университета, защитил диссертацию на тему «Менеджмент рисков в гидроэнергетике». Он немного картавит и от этого производит впечатление беззащитного интеллигента. Вообще-то, он довольно хит­рый, умеет отвечать на вопросы обтекаемо и дипломатично. Но активист из родительского комитета не настроен на дипломатию и не заинтересован в хороших отношениях.

— Нет, вы мне сейчас скажите: вы у себя на собрании поставите вопрос о пяти миллионах?

— Поставлю, — отвечает Зубакин.

— И вы сами лично будете за это голосовать? Да или нет?

— Да… — выдавливает из себя Зубакин неуверенно.

Активиста зовут Николай Жолоб, он приехал в Черемушки на строительство ГЭС из Башкирии. В катастрофе потерял сына, который работал в смежной с ГЭС компании «Гидроремонт». Тело до сих пор не найдено. Сам Николай, в отличие от большинства жителей поселка, не сотрудник «РусГидро», он работает в автомобильном бизнесе. Именно поэтому он открыто вступает в конфликт.

— Почему вы меня все время обвиняете? — говорит ему

Зубакин после собрания.

— Конечно, я вас обвиняю! Вы моего ребенка убили. Если я ваших детей замочу, вы будете меня обвинять?

Конфликт

Компания «РусГидро» пришла в поселок пять лет назад, с ее появлением все экономические функции ушли в Москву. Представители компании говорят, что потратили много сил на то, чтобы завоевать доверие в регионе, и теперь придется потратить еще больше на то, чтобы его восстановить.

После собрания я встречаюсь в ДК с активистом Жолобом, чтобы выяснить, в чем конкретно он обвиняет «РусГидро». Но сначала он говорит только про деньги:

— Пусть платят! У них денег много, они — жирные коты, у них катера, у них яхты. А у меня остались жена, невестка и две внучки. Четыре женщины! А у сына кредит еще не выплачен, а я — поручитель. Были бы у меня сейчас 20 миллионов — уехал бы отсюда куда подальше. Они не захотят доводить до суда, они заплатят! Я с ними каждый день разговариваю, они уже начали платить, вот и квартиру женщине дали, которая родила на следующий день после катастрофы. Квартиру хорошую, двухкомнатную в Саяногорске, и стиральная машина там, холодильник, микроволновка — все есть. Пусть платят!

— В чем, по вашему мнению, вина «РусГидро»?

— А вот я вам скажу. Вот вы — журналист, я в вашей работе ничего не понимаю, я вам буду в Москву звонить и говорить: иди туда, поезжай сюда, там возьми интервью, а теперь в другой конец через пять минут — а у вас там и расстояния, и пробки. Да еще эта разница во времени! В «РусГидро» же по московскому времени живут. У меня дочка на Бурейской ГЭС работает в Амурской области, у них там вообще разница — шесть часов. Скажет бухгалтер: мне отчет нужен сегодня к шести часам вечера, и они там сидят до одиннадцати, ночью домой приходят. Когда самолет летит из Москвы во Владивосток и пилотируется из Москвы — это как? И вот вы представьте: вы — пилот, вы кричите: у меня топливо кончилось, разрешите сделать посадку! А вам говорят: ничего не знаем, лети!

— Это что значит — ремонт не делали?

— Да конечно! Станция работала на износ. В последнее время были включены девять агрегатов, а обычно бывает шесть или семь. Два агрегата должны отдыхать. Они в этом году шли на рекорд по выработке электроэнергии (это правда — пресс-служба «РусГидро» рапортовала о рекордной выработке электроэнергии. — «РР»). Вы спросите на ленинградском заводе, когда они нам в последний раз присылали запчасти. Это единственный завод в стране! Вот там Путин говорит: надо комиссию, академиков собирать, чтобы это выяснить, — а для меня никакой загадки нет.

Но Зубакин считает, что «пилотирование самолета из Москвы» — это абсолютно нормально, так было всегда. Недолгое время — в девяностые годы, при Чубайсе — у людей была иллюзия, что им что-то принадлежит, что у них есть какие-то кусочки акций. Но это — крупнейшая электростанция, от которой зависит вся энергосистема Сибири. Разумеется, она всегда управлялась из Москвы. И «диспетчер» на Китай-городе говорил, открыть или закрыть затвор. В любой стране мира гидроэлектростанции принадлежат государству.

На вопросы про ремонт и износ Зубакин отвечает с позиций экономиста. По его словам, «РусГидро» ремонтирует оборудование и вкладывает в это 11–12 миллиардов в год, потому что ремонтировать оборудование выгодно. На всех станциях «РусГидро» стоит специальная программа, которая высчитывает, когда агрегат пора заменять, потому что его эксплуатация уже обходится дороже, чем ремонт и прибыль, которую он принесет, — «когда легче с этой женщиной развестись, чем выполнять ее растущие капризы».

Инженеры ГЭС тоже утверждают, что никаких проблем с ремонтом у станции не было. Поскольку у всех здесь четкая установка не давать никакой информации о версиях причин катастрофы, говорить с инженерами достаточно сложно, они замкнуты и немногословны. Валентин Стафиевский — один из старейших сотрудников, он проектировал ГЭС вместе с Брызгаловым, 20 лет был главным инженером станции, а с приходом «РусГидро» был приглашен в Москву на должность советника. Перед интервью пресс-служба компании попросила его никак не демонстрировать мучающее его чувство вины — для него катастрофа стала чудовищным шоком, и он все время задает себе вопрос, какие ошибки могли быть допущены на этапе проектирования. Но все равно эти сомнения прорываются.

— Оборудование не было ни изношенным, ни старым. Ничего не надо было менять, все работало совершенно четко, все записи есть, по всем правилам и инструкциям — у нас правил много. Пока нет ни одной версии, основанной на том, что была опасность ненадежной работы или некачественного состояния оборудования. В этом-то и сложность. Это-то и удивительно.

— Но все-таки станции уже почти 30 лет…

— Для электростанции это небольшой срок. Срок службы основного оборудования электростанции — 40 лет

по нашим гостовским нормам. Хотя, конечно, нужно иметь в виду, что есть еще системы автоматического контроля, все, что связано с вычислительной техникой, — у них другой срок. Но они и менялись. Ушли от аналоговых систем контроля управления, перешли на цифровые. Но это не должно вызывать никаких сомнений. Не в этом дело, не в электронике. Стоп. Не говорю ничего. Не знаю. Во всяком случае, я лично не вижу никаких проблем, связанных с вычислительной техникой.

— А это правда, что в момент аварии работало девять агрегатов?

— Девять агрегатов — это абсолютно нормально. Да, сейчас лето, это обычное дело: когда идет паводок, мы работаем всем оборудованием, никаких отклонений нет. Режим работы электростанции определяется наличием воды. Если вода в реке очень сильно идет, то ее нужно перерабатывать. Не сбрасывать же холостую воду — зачем тогда станция? Зимой может быть четыре-пять, когда воды не будет. Это нормальный режим. У нас коэффициент использования оборудования — 0,5. Это значит, что все оборудование полгода стоит или работает с низкими нагрузками. Для сравнения: станция, которую недавно построили в Китае, работает с коэффициентом 0,9.

— Можно ли выяснить причину, опираясь на какие-то аналоги в гидроэнергетике?

— Ничего похожего никогда не было, даже в мировом масштабе. Станция сама по себе уникальная. Есть вопросы, которые могут просто остаться без ответа, — об ошибках в процессе изготовления, в процессе эксплуатации, то, о чем мы просто не знаем. Если бы все было так просто, то, скорее всего, этого бы не случилось. Искренне говорю: не знаю. Легко определяемой причины нет. Единственный факт — что проточный тракт раскрылся. Проточный тракт — это все, что связано с водой. От водоприемника до турбины и после турбины. В районе турбины произошел излив воды. Чего не должно быть никогда.

Я предлагаю Стафиевскому сфотографироваться где-то на станции.

— Только не в машинном зале. Я рядом с этим не буду фотографироваться. Это что же, я здесь должен улыбаться?..

«У меня остались жена, невестка и две внучки. Четыре женщины! А у сына кредит еще не выплачен, а я — поручитель. Были бы у меня сейчас 20 миллионов — уехал бы отсюда куда подальше. Они не захотят доводить до суда, они заплатят!»

Перед интервью пресс-служба компании попросила его никак не демонстрировать мучающее его чувство вины — для него катастрофа стала чудовищным шоком, и он все время задает себе вопрос, какие ошибки могли быть допущены на этапе проектирования

Фотографии: Юлия Вишневецкая для «РР»