Гуляющие! В сторону давайте! Люди не в костюмах, уходите с улицы! — кричит кто-то в мегафон.
Рядом раздается голос женщины-режиссера:
— Офицеры, я где сказала стоять?!
Барышни в длинных платьях с зонтиками от солнца, мужики в рубахах, усачи в праздничной жандармской форме разгуливают по пыльной неасфальтированной дороге между рядами аккуратных деревянных домов. Стоит лошадь, запряженная в телегу. На телеге лежит баба в косынке. Поперек дороги натянута красная ленточка: официально открывать гуляния будет директор музея «Кижи», административное здание которого стоит тут же, на улице Федосовой. Она скажет торжественные слова о том, как важно помнить нашу историю, «потому что многое можно взять с тех времен доброго, полезного и счастливого».
Иллюзии
Проект «Иллюзии старого города» — один из победителей ежегодного конкурса «Меняющийся музей в меняющемся мире». В прошлом году авторы проекта получили от Благотворительного фонда В. Потанина 700 тыс. рублей: на эти деньги они должны были продемонстрировать жителям Петрозаводска «туристические возможности квартала исторической застройки города». Проще говоря, сделать прогулочными старые улочки в районе набережной Онежского озера. Правда, настоящих жильцов квартала на время праздника попросили от гуляния воздержаться и вообще не показываться, а свои машины обложить соломой. Чтобы было похоже на стога.
Вот мимо лавки с лаптями к своей калитке проскальзывает обитательница одного из исторических домов, Татьяна. Они с мужем отстроили свой дом в точности по старым чертежам — таково было условие городских властей.
— Требования к внешнему виду, даже к облицовке, были строгие, — говорит владелец дома Сергей Серегин. — Такую вагонку, например, уже давно никто не делает — приходилось доставать. Зато внутри нам разрешили сделать все так, как мы хотим.
Участок практически в центре города, в двух шагах от набережной, достался им случайно. В девяностые у новых русских была гигантомания, и клочок земли в пять соток мэрия просто никому не смогла всучить. А Татьяне с Сергеем его вполне хватило: внизу у них гостиная, кухня и сауна, наверху — кабинет с гостевыми кроватями и спальня.
— Вот видите, — Сергей показывает мне документы на дом с копиями старинных чертежей и бумаг. — Этот дом в XIX веке принадлежал мастеровому Александровского завода Андрею Леонтьеву. А теперь он снова принадлежит мастеровому — мне.
Сергей печник, у него свой бизнес — каминно-печной центр. Татьяна проектировщик. У обоих взрослые дети. Праздники вроде Дня города, к которому приурочены нынешние гуляния, они не любят, потому что по их тихому району начинает бродить народ с пивом.
— Здесь спокойно, никого нет. По вечерам мы с Татьяной гуляем по набережной — у меня недавно был инфаркт, мне врачи прописали гулять. Здесь недалеко храм — домашняя церковь музея «Кижи», мы в ней внучку крестили, сына отпевали.
Я сижу у печи с изразцами, смотрю то на салфетку с традиционной карельской вышивкой, то на фотопортрет с четырьмя детьми Серегиными и думаю, что на их месте сто лет назад могла жить точно такая же семья. Только в ванной не было бы такой сантехники.
Жизнь
На афишной тумбе висит газета 1903 года. Вокруг кипит жизнь рубежа позапрошлого и прошлого веков.
— Петрозаводск празднует двухсотлетие. В стране мир и согласие, — Александр Федосов, один из авторов проекта и руководитель клуба исторической реконструкции «Стражник», объясняет выбор именно этого момента для ностальгии. — Император — царь-батюшка. Народ любит царя. Страна движется семимильными шагами к прогрессу. Жить и жить!
Сам Федосов играет околоточного надзирателя — белый мундир, фуражка, пушистые усы. Впрочем, усы настоящие. Как и профессия: Александр Федосов — подполковник юстиции МВД с традиционными и оттого немного старомодными понятиями о чести и достоинстве. В его клубе исторической реконструкции много милиционеров; он болезненно реагирует на критику морального облика российской милиции, считает, что вся проблема в недостатке «позитивного мужского воспитания», и вообще похож на положительного жандарма из акунинских романов.
— Человечество живет в спиральном развитии, — рассуждает подполковник. — Мы потеряли царскую Россию, пнули ногой СССР, а теперь строим демократическое государство. Нельзя каждый раз с нуля все начинать.
Спрашиваю, на чьей стороне он был бы в 1917-ом году. Федосов отказывается выбирать:
— В то время менталитет был настроен на изменения, люди требовали справедливости. На русскую идею легла немецкая идеология марксизма. Народ был обольщен идеей построения справедливого будущего. Неважно как — через кровь, через ГУЛАГ, через массовые расстрелы.
В XIX веке на улицах Федосовой, Малой Cлободской и Неглинской жил «средний класс»: купцы, мастеровые, лесничий. Здесь же было здание губернской земской больницы.
— Здесь вот, напротив, живут в муниципальном доме театралы, — Сергей Серегин рассказывает про «сейчас». — С той стороны — большой предприниматель Зубарев, у него бизнес в рыбной промышленности. Здесь вот половину дома занимает учительница, но этот дом она использует как дачу. А другую половину парень использует как склад — возит сюда какие-то запчасти.
Спрашивая у участников «Иллюзий», чем отличалось то время, которое они пытаются вернуть, от нынешнего, слышишь в ответ один и тот же набор: больше духовности, меньше телевизора, люди общались друг с другом, жители планеты меньше загрязняли окружающую среду. В общем, чтобы оказаться в прошлом, достаточно быть порядочным человеком, не смотреть телевизор и больше разговаривать с ближними.
Есть, правда, еще космос, сотовая связь и медицина, шагнувшая бог знает куда со времен хирурга Пирогова. Но где та медицина — и где человек? Если отъехать на 100 километров от любого райцентра, космос, нанотехнологии и компьютерная диагностика становятся понятиями условными.
Но речь не только об уровне прогресса. Нам кажется, что мы живем по спирали, что наше время похоже на какие-то года прошлого века, и мы ищем ту конкретную точку в истории, с которой можно было бы соотнестись и успокоиться. В конце девяностых такой точкой был выбран 1913 год. И в начале, и в конце века в России произошел резкий переход к свободе: у нас в 1991-м, у них в 1906-м, когда появилась первая Государственная дума. Потом у нас процессы либерализации начали тормозиться, они там тоже напряглись: началась Первая мировая война.
Нельзя не согласиться с тем, что наше время похоже на предреволюционное. Хотя бы потому, что несколько десятков послереволюционных лет вообще ни на что не были похожи. И если спросить того же Александра Федосова, кем бы он был в 1922, 1937 или в 1953 году, он бы ни за что не ответил. Страну в XX веке так «взболтали» — все перемешалось, и только теперь эта неоднородная взвесь стала оседать слоями.
— Ну, давайте посмотрим, кем бы я был в 1903 году, — рассуждает Эдуард Мошников. Он играет пожарного. Два часа на жаре, в пожарной форме и шлеме, хохмит и учит мальчишек носить воду ведрами. — Отец у меня рабочий. Мать — медицинский работник. Наверное, был бы служащим. Может быть, пожарным.
— А на самом деле вы кто?
— Заместитель начальника отдела пропаганды МЧС России по Республике Карелия.
— Так вы на самом деле пожарный?
— Да. Закончил пожарное училище.
Разносчика газет изображает 11-летний мальчишка с каким-то старинным именем — Никита Иконников.
— Не пили, не курили, не загрязняли воздух, не скидывали отходы, — тараторит он привычный набор ностальгических штампов.
— А кем бы ты был в то время? Где бы учился?
— В 30-й школе! — быстро отвечает Никита. — Там математика сложнее.
Эпилог
На одной из площадок между дворами крутит круг гончар. Из-под его рук выходят скользкие кувшины, которые он ставит рядком. Тут же на лотке продаются их уже закаленные предшественники.
Роман Леонтьев приехал из Олонца — преподает там керамику в детской школе искусств. Он карел и со своими учениками говорит по-карельски. Олонецкий район — это вообще центр сохранения карельского языка, в Петрозаводске его именно за это и ценят.
— Так же и жил бы, как сейчас, — не задумываясь отвечает Леонтьев на вопрос о 1903 годе. — Лепил бы гончарную утварь. Она пользовалась бы большим спросом. В Олонце у меня собственный дом, я его восстанавливал — специально не скрывал бревна, не штукатурил печь. Печь сам клал. У меня дома ни компьютера, ни телевизора. Но компьютер с интернетом есть на работе, в школе. Мы работаем вместе с женой. Вот она — продает наши изделия.
— А наша сегодняшняя жизнь похожа на жизнь начала ХХ века?
— Нет. Надеюсь, что не похожа. Такого предчувствия катастрофы нет. Хотя в 1903 году тоже никто не знал, что будет Русско-японская война, а потом все другие войны. Мы и сейчас не знаем, что будет дальше.
Фотографии: Алексей Тихонов для «РР»
