Есть национально-государственные стереотипы, против которых бессильны любые данные о росте ВВП и прочих экономических успехах и даже восторженные рассказы очевидцев. Отправляясь в Азербайджан, я ожидал в лучшем случае увидеть что-то вроде музея совка, приправленного восточным колоритом, а в худшем — восточную сатрапию с нищим населением, лощеными богачами и жуткой коррупцией, где жизнь течет уныло и тягуче. А потому эффект от столкновения с реальностью оказался шокирующим.
Сегодняшний Азербайджан — современная, очень живая, бурно развивающаяся страна, с отстроенной государственной системой и экономикой, очень мало похожей на командно-административную.
От совка и восточной сатрапии тут только портреты Гейдара Алиева на каждом углу, да и то лишь в провинции (где вместе с портретами и высказываниями Гейдара висят портреты и высказывания нынешнего президента, сына Гейдара Ильхама Алиева). В Баку же никаких портретов нынешнего президента нет, а культ Гейдара Алиева тут куда ближе к культу Ататюрка в Турции, чем к советскому агитпропу и восточному байству.
Что еще? Политической свободы тут, сказать по правде, немного, но назвать Азербайджан полицейским государством язык не повернется. Присутствие государства ощущается, но оно совсем не тотально. Люди живут своей жизнью — работают, занимаются бизнесом, ходят по магазинам, ночным барам и ресторанам, смотрят DVD и кабельное телевидение.
А ведь еще недавно в стране не было ни работы, ни бизнеса, ни баров, ни ресторанов, и казалось, вот-вот — и не будет здесь больше ни государства, ни людей, которые снимались целыми селами и отправлялись на заработки в Россию, на Украину, да куда угодно, лишь бы подальше от родных мест.
Дети поражения
Поражение Азербайджана в Карабахской войне начала 90-х было сокрушительным. Более 30 тысяч погибших, утрата 20% территории, причем не только сам Нагорный Карабах, но и прилегающие к нему земли, населенные почти исключительно азербайджанцами, почти миллион беженцев. Тем не менее именно это поражение стало той вехой, от которой сегодня можно вести отсчет возрождения страны.
Азербайджан начало лихорадить еще в 1990-м. Кризис вокруг Карабаха разразился еще во времена СССР, и ни советское, ни азербайджанское руководство к такому вызову было не готово. Начиная же с 1991-го ситуация стала ухудшаться стремительно. Полный развал экономики, финансовой системы и государственного управления совпал с началом полномасштабной войны в Карабахе. Мир, в котором люди жили долгие годы, разрушился, как карточный домик.
А еще каждый день из Карабаха начали приходить известия об отступлениях и похоронки. На волне всеобщего недовольства Народный фронт сверг последнего советского лидера Азербайджана Аяза Муталибова (он возглавил республику в 1990 году после волнений в Баку) и захватил власть. Главой страны стал лидер народного Фронта Абульфаз Эльчибей. Впрочем, управление страной было коллегиальным — власть делили между собой все, кто имел какой-либо силовой ресурс. В первую очередь это были министр обороны Рагим Газиев, министр внутренних дел Искандер Гамидов, командир отряда полиции особого назначения Ровшан Джавадов и командир наиболее боеспособного подразделения азербайджанской армии Сурет Гусейнов. Они, по сути дела, установили режим хаотически организованного рэкета, проводимого с пафосом и от имени государства для «нужд обороны».
С этого момента разваливаться начало буквально все. Не стало денег, работы, хлеба, городского транспорта (кроме трамвая), бензина. Зато была объявлена массовая мобилизация. Впрочем, слово «мобилизация» не точно отражает происходившее. Тот, кому довелось услышать рассказ матери о том, как ее сын ушел в школу, а вернулся через месяц из Карабаха — в гробу, вряд ли назовет это мобилизацией. Людей просто хватали на улицах и в селах и бросали в бой, где они гибли десятками, а то и сотнями.
Началось массовое бегство из страны. Бежали от нищеты, безработицы, страха оказаться пушечным мясом в Карабахе. Критическим положение стало к лету 1993 года. На севере страны, где компактно проживают лезгины, началось движение за выход из Азербайджана и присоединение к России (другая часть лезгин живет на юге Дагестана), на юге начались разговоры о присоединении к Ирану. В этот момент Сурет Гусейнов, взбешенный тем, что его попытка наступления на карабахском фронте не была поддержана ни в Баку, ни другими армейскими частями, поднял мятеж и двинул танки на столицу. Он очень смутно объяснял свои цели и четко артикулировал только желание немедленно расстрелять всех лидеров Народного фронта. Защищать власть никто не хотел, и даже военизированные формирования, которыми успели обзавестись все лидеры Народного фронта, разбежались, не дожидаясь танков Гусейнова. Чтобы спасти ситуацию (и свои жизни), лидеры Народного фронта обратились за помощью к Гейдару Алиеву, бывшему многолетнему руководителю компартии Азербайджана. Он находился в это время в Нахичевани, где сумел наладить сообщение с Ираном и тем самым спасти эту отрезанную от основного Азербайджана область от полного паралича.
1
Алиев принял приглашение, и после того, как из Баку бежал Эльчибей, был избран президентом. Ему удалось договориться и с Гусейновым, который получил пост премьер-министра. Остальное было делом аппаратной техники, которой Гейдар Алиев владел прекрасно: в течение нескольких месяцев он перехватил управление страной и окончательно отстранил от власти Народный Фронт, а через год устранен был и Сурет Гусейнов — его арестовали по обвинению в мятеже против государства.
Однако сама по себе задача получить власть в том Азербайджане вряд ли была такой уж привлекательной. Править в разваливающейся стране, находящейся уже даже не на грани катастрофы, а полноценно ее переживающей, — сомнительное удовольствие. Чтобы было чем править, надо было спасать страну.
Первые месяцы после возвращения Алиева в Азербайджане называют «управлением страной в прямом эфире». Практически все заседания правительства, почти все ключевые решения принимались непосредственно перед телекамерами в прямом эфире. Советский руководитель Алиев, обращаясь за поддержкой к населению, сделал ставку на максимальную открытость и дотошное объяснение действий власти. И это принесло свои плоды. Люди поверили новой власти.
Впрочем, все планы восстановления экономики Азербайджана не имели почти никакого смысла в ситуации войны. Война оттягивала все имеющиеся ресурсы, война создавала общую нестабильность, война закрывала Азербайджан для иностранных инвестиций (даже серьезные турецкие компании не хотели вкладывать деньги в воюющую страну), ну и, наконец, на войне гибли люди. Стране критически был необходим мир. Завершить войну победой у Азербайджана не было ни сил, ни ресурсов, а значит, страну могло спасти только поражение. Однако, чтобы проиграть, нужно мужество и силы, часто не меньшие, чем для победы. И Алиев взял на себя эту ответственность, он сумел выйти из войны, пусть и ценой поражения. А потом сделал все, чтобы война не возобновилась. В Азербайджане никто из официальных лиц не скажет этого, но фактически авторитарная власть в Азербайджане выстраивалась во многом как механизм удержания мира.
После поражения радикально изменилась и национальная задача. Вместо победы в войне теперь необходимо было во что бы то ни стало выиграть мир, создать мощную национальную экономику. Под эту задачу выстроилась и вся идеология власти, национализм сменился национально ориентированным государственничеством — ключевой ценностью стала не азербайджанская нация, а государство Азербайджан. Пантюркизм сменился пафосом национальной терпимости и соединения традиционной культуры с европейскими культурными ценностями (Россия и русская культура тут воспринимается как часть европейской культуры и цивилизации). Исламизм — пафосом религиозной терпимости и древнего, а оттого спокойного и внеидеологичного ислама.
Как нефть не стала проклятьем
Чтобы выиграть мир, у Азербайджана был веский аргумент — каспийская нефть. Но ее надо было еще добыть, а самое главное, сделать так, чтобы она не стала проклятьем для страны.
В 80-е годы все нефтяные месторождения на мелководье (на глубинах 60–80 метров) были уже освоены, были открыты и богатые глубоководные месторождения (на глубине свыше 120 метров), однако в Советском Союзе технологий освоения последних не было, да и желания развивать каспийский шлейф тоже. К 80-м годам Азербайджан стал глубокой нефтяной периферией СССР. С начала 90-х добыча нефти в Азербайджане начала стремительно падать (на 8% в год).
В сентябре 1994 года на условиях СРП был запущен проект освоения западными нефтяными компаниями месторождений Азери—Чираг—Гюнешли. После ратификации соглашения Алиев издал указ о том, что оно приравнивается к закону Азербайджанской Республики, выполнение его является обязательным для всех, его условия не могут быть изменены.
По этому соглашению западные компании брали на себя обязательство разработать месторождения (в том числе трубопроводную инфраструктуру по дну моря) и добывать на них нефть. А также пустить в действие и поддерживать в рабочем состоянии трубопровод от Баку до Супсы — грузинского порта на Черном море. Добытая же нефть должна делиться между участниками консорциума на основании долевого участия. Оператором проекта выступала английская ВР с долей 34,1%. За время реализации проекта состав участников менялся, менялись и доли. Сегодня участниками проекта кроме BP являются американские компании Unocal (10,3%), ExxonMobil (8%), Devon Energy (5,62%) и Amerada Hess (2,7%), японские Inpex Corp. (10%) и Itochu Oil (3,9%), норвежская Statoil (8,5%) и турецкая TPAO (6,75%). Азербайджан же в лице государственной нефтяной компании (ГНКАР) получал 10% добытой нефти, но не вкладывал в проект ни копейки: его вклад в консорциум — сами месторождения. При этом участники консорциума освобождались от любых пошлин на ввозимую для работы продукцию (причем не только комплектующих для платформ и нефтяного оборудования, но и, например, автомобилей для сотрудников компаний). Ну и, наконец, начало добычи основной нефти планировалось на середину 2001 года (выход на проектную мощность в 2007 году). До того момента в азербайджанский бюджет больших поступлений ожидать не стоило. Условия выглядят очень жесткими для Азербайджана, но на иные условия в той ситуации мировые гиганты не согласились бы.
Впрочем, игра стоила свеч. Во-первых, в страну сразу пошли инвестиции, появились новые рабочие места, причем не только в нефтяной сфере, но и в сфере услуг. К тому же сам факт появления в стране западных компаний задал новый, европейский стандарт отношения к труду, сервису, качеству жизни — все это впоследствии оказало решающее влияние на тип и стиль азербайджанской модернизации. Во-вторых, вкладывая миллиарды в освоение месторождений, крупнейшие мировые компании оказались прямо заинтересованы в стабильности и развитии Азербайджана. Они, по сути дела, стали лоббистами интересов страны и режима Алиева на международной арене. В-третьих, в нынешнем 2006 году на месторождениях зоны Азери—Чираг—Гюнешли уровень добычи составил 440 тыс. баррелей в сутки (без малого 22 млн тонн в год), что при нынешних ценах на нефть делает даже достающуюся Азербайджану десятую часть этого потока существенным подспорьем для экономики. К тому же, по соглашению с мейджорами, Азербайджан получает бесплатно весь попутный газ.
Новые соглашения (включающие уже не только разработку, но и разведку) заключаются уже на других, более выгодных для Азербайджана условиях. Всего таких соглашений к настоящему моменту день подписано 26.
Кроме того, параллельно в Азербайджане началась разработка газового месторождения Шах Дениз — сегодня это уже 10 млрд кубометров в год. Вместе с попутным газом это обеспечивает потребности страны (основной потребитель — электроэнергетика: в стране одна за другой вводятся новые электростанции) и позволяет экспортировать газ в соседнюю Грузию.
Однако получить нефтяные доходы — это только часть задачи. Другая, не менее важная, — создать систему перераспределения нефтяных доходов, которая работала бы на развитие страны. У Азербайджана были все предпосылки превратить нефтяные доходы в основу коррупционно-монопольной системы, где группы, стоящие у власти, боролись бы за нефтяные финансовые потоки и перераспределяли бы их между собой. Однако этого не произошло. В 2000 году в стране был создан Нефтяной фонд республики, в который перечислялись все доходы Государственной нефтяной корпорации от СРП (кроме того, ГНКАР платит налоги непосредственно в бюджет). При Гейдаре Алиеве особых трат из Нефтяного фонда не было, он работал в основном как копилка. Непосредственная работа фонда на развитие страны началась уже после смерти Гейдара при новом президенте — Ильхаме Алиеве.
Отец и сын
Когда в 2003 году Гейдар Алиев умер и власть перешла к его сыну, практически никто в стране не воспринимал Ильхама как серьезного политика и уж тем более как лидера. Он хоть и сын Гейдара, но сделан «не из президентского теста». Править будет окружение отца, его жена Мехребан Алиева (как «регент» при внуке Алиева-старшего, тоже Гейдаре, коего дед «назначил» своим наследником), а он будет выполнять лишь представительские функции, утверждая культ отца. Так говорили в то время в Азербайджане почти все. И говорили до 2005 года.
Парламентские выборы 2005 года оппозиция восприняла как возможность перехвата власти и всячески пыталась разыграть революционный сценарий. Этот сценарий оказался очень хорошим шансом и для влиятельной группы из окружения Гейдара Алиева перехватить власть и контроль за финансовыми потоками. В этой ситуации Ильхам Алиев проявил жесткость и в течение нескольких дней арестовал ключевых людей из окружения отца. Этот жесткий сценарий показал всем, что «мальчик вырос» и стал походить на своего отца. Нового президента стали воспринимать всерьез.
Сам же президент оказался в сложной ситуации: окружение отца более не являлось его опорой, нужно было искать новую. У него, по сути дела, не было выбора — и он сделал ставку на бизнес, к которому был куда ближе ментально, чем к аппаратчикам гейдаровского призыва.
2
Со сменой лидера изменилась и общая стратегия развития страны, и непосредственно связанная с ней функция государства. Гейдар Алиев выстроил модель, при которой государство контролировало всю экономическую жизнь страны. Эта модель сыграла свою роль и заложила фундамент будущего развития, но для самого этого развития она не годилась. При новом президенте никаких революционных изменений не произошло, но функция государства сместилась. Государство перестало контролировать всю экономическую жизнь, вместо этого оно взяло на себя роль локомотива модернизации.
Ни одного маната из Нефтяного фонда не ушло на прямые дотации — все деньги идут на развитие инфраструктуры. Транспортной, производственной, социальной. В первую очередь в регионах. На эти деньги строятся дороги, электростанции, спортивные комплексы, консервные заводы. Причем все делается по европейским образцам и европейского качества — это основное требование к проектам.
В итоге в каждом районе не просто стоит, но и работает консервный завод, с самым современным оборудованием, обеспечивающий рабочие места и сбыт сельхозпродукции. В высокогорных деревнях, которые были связаны с миром только горными тропами, теперь есть качественные дороги, свет и телефонная связь. А обычные сельские школы выглядят так, будто попали сюда с картинок о скучном швейцарском благополучии. В России за последние два месяца закрыли 15 аэропортов, в том числе, например, в Петрозаводске, а в Азербайджане, который из края в край пролететь можно никак не больше чем за час, построили два современных международных аэропорта, и еще два на подходе.
Впрочем, совсем сказочной картинки пока не получается. Далеко не все консервные заводы нашли полноценные рынки сбыта. Чудо-школы сельчане пока воспринимают с опаской и не очень понимают, зачем им футбольное поле с искусственным травяным покрытием. А новенькие аэропорты принимают хорошо если по три самолета в день.
Почему не воруют
Главный шок, особенно для тех, кто был знаком с Азербайджаном по советским временам, — почти полное отсутствие коррупции. Во всяком случае, видимой. Гаишники уже три-четыре года не берут взяток — люди привыкают платить штраф. На вопрос о том, сколько приходится платить санэпидемстанции и пожарным, хозяин частной гостиницы непонимающе переспрашивает: «Вы имеете в виду налоги?». На вопрос о размерах отката за полученный подряд на строительство спортивного комплекса крупный бизнесмен сует мне в нос бизнес-план и просит показать, где тут место откату, если при общей рентабельности его строительного бизнеса в 25–30% на госпроекте никак не выходит больше пяти. После общения с теми, кто готовит конкурсы по госпроектам, я вынужден был поверить в эти цифры. Параметры расходов и сроки строительства определены очень жестко и почти не оставляют пространства для раздувания сметы. К тому же бизнесмены ведут строительство больших государственных и социальных объектов ради престижа и рекламы («Алиев или его жена выступят на открытии, поблагодарят компанию, которая так хорошо построила это современное здание и в такие сжатые сроки, — это непременно покажут по телевизору»), а потому сами сбивают цену строительства, лишь бы получить объект.
Кстати, сроки — это тоже очень эффективный антикоррупционный механизм. Еще в Москве знающие люди мне говорили, что, как только ты видишь, что кто-то разрыл улицу и целый год кладет трубы, твердо можешь быть уверен, что тут идет схема освоения. Почти все, что строится в Азербайджане, от 27-километровой дороги в высокогорное село Шамахи до аэропортов и современных кондитерских заводов, — строится четыре месяца, максимум полгода. При таких жестких требованиях по срокам очень трудно раздуть смету — все слишком хорошо считается.
Азербайджан, конечно, не Швейцария. Система коррупции тут заменена традиционной системой благодарности и специфического уважения к представителям власти. «Я представитель власти, уважаемый человек, — говорит один руководителей региона. — У меня будет день рождения, свадьба дочери, мне люди принесут подарки в знак уважения, я это возьму, потому что нельзя людей обижать».
Почти как в Европе
Уровень жизни в Азербайджане тоже далек от швейцарского. Триста долларов в месяц даже в Баку хорошая зарплата. Пенсии уже выше прожиточного минимума, но все еще совсем ненамного, да и то в основном за счет очень дешевого транспорта. Однако жизнь постепенно улучшается, и это ощущают все. К тому же все видят, что власть занята обустройством страны, а не решением своих отдельных от людей проблем. Все это создает уникальную для постсоветского пространства атмосферу национального оптимизма. Люди искренне радуются каждому строящемуся дому, каждому новому заводу, преисполняясь гордостью за свою страну.
При этом память о катастрофе начала 90-х так глубоко сидит в людях, что происходящее в стране они воспринимают как чудо, в которое до конца не верят. Они хотели всего лишь вернуться в хоть слабое, но подобие советского Азербайджана, а оказалось, что они могут почти как в Европе. Пафос европейской модернизации, европейских стандартов качества жизни и отношения к работе, насаждаемый сверху (от власти и бизнес-элиты), оказался принят населением и сегодня фактически является пафосом национального самоутверждения: показать себе и всему миру, на что азербайджанцы способны. Со стороны это воспринимается скорее как еще неизжитый комплекс неполноценности.
Впрочем, представители крупного бизнеса уже никаких комплексов не испытывают. «Мы не хотим как в СССР, мы хотим как в Европе, и у нас будет как в Европе, у нас уже сейчас лучше, чем в России», — так начинает разговор владелец компании «Бетон пласт», занимающейся производством бетона и строительством с годовым оборотом 100 млн долларов. А заканчивает длинной и высокомерной тирадой в адрес российского «Евроцемента»: «С ними вообще нельзя иметь дело. Гоняют по своим сбытовым посредникам, а те цены накручивают, но после этого цемента вы все равно не получите. Вас направят к другим посредникам, и так без конца. Это советское министерство конца восьмидесятых. Для нас в Азербайджане все это дикость». Рядом с ним сидит генеральный директор компании, молодой менеджер из Санкт-Петербурга, самой русской наружности, недавно еще работавший в крупной российской компании на высокой позиции, а теперь переехавший в Азербайджан: «Тут и по деньгам условия лучше, и по возможностям самореализации».
Тяжелое соседство
В Баку почти все понимают по-русски, а многие так и вовсе просто говорят на русском языке между собой. А единственный театр, где каждый вечер аншлаги, — Русский драматический. Однако DVD в магазинах далеко не все на русском, много на азербайджанском, еще больше на английском. Молодежь вообще ориентирована на трехязычье — так больше вариантов трудоустройства. Сегодня Азербайджан уже не русская провинция, и русские тут теряются в толпе других иностранцев. Да и относятся к нам все больше как к иностранцам. «В номере наверху живет поляк, в соседнем немец, ниже англичанин, слева от него — русский», — объяснял мне хозяин гостиницы географию своего заведения.
И к самой России отношение постепенно становится более ровным: как к одному из соседей. Причем на сегодняшний день наиболее уважаемому и наименее хлопотному.
3
Куда сложнее и драматичнее складываются отношения с соседями южными. В северном Иране живет около 30 млн азербайджанцев, и тема воссоединения нации и создания Великого Азербайджана стала в последнее время крайне популярна среди оппозиционных политиков. Население к этой идее, впрочем, относится без энтузиазма: «Зачем нам этот Иран, зачем нам эти “их” азербайджанцы?" Власть относится к этим движениям настороженно, тем более что карта «южного Азербайджана» явно разыгрывается не без американской помощи.
С Турцией ситуация тоже непростая. Азербайджанцы и турки — по сути дела, один народ, и сразу после обретения независимости Турция взяла страну под свое покровительство. В тяжелые годы это покровительство ничего не дало, а теперь и вовсе стало проблемой. Азербайджанский бизнес при поддержке власти начал сначала потихоньку, а потом все активнее вытеснять турков.
Еще раньше началась борьба с турецким влиянием в культурной и религиозной сферах. Собственно, именно благодаря этой борьбе в Азербайджане не просто остались русские школы, но и открываются новые (причем не только в Баку, но и по всей стране), государство вкладывает деньги в русские театры и ставит памятники русским поэтам. Впрочем, кроме русских поэтов тут ставят памятники и австрийским композиторам — Азербайджан позиционирует себя как страну высокой мультикультурности.
Отношения с Грузией сегодня выглядят скорее как некоторое шефство богатого родственника над бедным и взбалмошным племянником. Другое дело, что племянник этот слишком взбалмошный и в любой момент может преподнести неприятный сюрприз.
А еще в Азербайджане очень не любят Туркменбаши. Его называют диктатором, а его режим — страшным словом «авторитаризм». Выглядит это из уст людей, сидящих в нескольких метрах от огромных портретов отца и сына Алиевых, несколько комично, но, видимо, изнутри разница между разными типами авторитаризма ощущается куда острее.
И все-таки Карабах
Несмотря на то что поражение в войне стало отправной точкой нынешнего успеха Азербайджана, а мир является стержнем нынешнего режима, Карабах и оккупированные территории — это самая большая национальная боль. Боль искренняя и глубокая.
При этом ни одного плохого слова об армянах я в Азербайджане не услышал. Наоборот, все наперебой рассказывают, как дружно жили армяне и азербайджанцы в Баку и Карабахе. В том, что произошло, армян никто не винит: «Это третьи силы стравили наши народы, чтобы развалить Советский Союз». Это не только официальная позиция, так говорят и простые люди.
Однако 20% территории — это очень серьезно. И оппозиция постоянно напоминает власти об этом, требуя от нее либо уйти, либо вернуть Карабах. Сегодня войны никто не хочет, но успехи мирной жизни приглушают память о войне, и с каждым годом все легче будет увлечь массы пафосом национально-освободительной войны. Власть сегодня придерживается такой политики: победить в мирной жизни, создать мощную экономику, завоевать авторитет в мире и вкладывать деньги в армию — а потом мы сможем вернуть потерянные земли без катаклизмов и катастрофических потерь, а даст бог, то и миром. Эта политика была очень эффективна все эти годы. Однако, чем сильнее страна, тем сильнее давление на власть: может, теперь пора? Без реальных изменений в вопросе о Карабахе над Азербайджаном естественным образом будет затягиваться петля войны — войны, которая может разрушить все, отлаженное с таким трудом.
Очевидно, что приемлемого для обеих стран решения по Карабаху сегодня нет, но необязательно решать все и сразу. В конце концов, для Армении тоже критически необходимо сдвинуть карабахскую проблему с мертвой точки.
