Среди календарных дат, прожигающих русскую душу подобно 22 июня и 9 мая, нет ни 28 июня, ни 1 августа, хотя в интервале между этими двумя роковыми днями 1914 года решалась судьба Российской империи. Девяносто лет назад, в июле 1914-го, шло сперва замедленное и вроде бы еще не очень пугающее - Бог даст, обойдется, - а затем все убыстряющееся сползание в общеевропейскую катастрофу, разом уничтожившую четыре империи Старого Света - Российскую, Германскую, Австро-Венгерскую и Османскую.
Россия продержалась меньше всех - всего два с половиной года, отделявших общее единение Августа 14-го: "Из храма доносилось пенье, // Перед началом битв, как встарь, // Свершив великое моленье, // К народу тихо вышел Царь" - от исполнения лермонтовского "Предсказания": "Настанет год, России черный год, // Когда царей корона упадет". То "Предсказание", которое оказалось точной аналитической запиской: "Тогда детей, тогда невинных жен // Низвергнутый не защитит закон", "И станет глад сей бедный край терзать, // И зарево окрасит воды рек" - и далее, и далее про страшное лето 1917 года. Не говоря уже о последующих.
Всемирная история мало знает таких стремительных обвалов. Между 1913 годом, который более полувека даже и в советской статистике служил отсчетной точкой дореволюционного благополучия (и недаром: по ряду показателей 1913 год был превзойден лишь при Брежневе), и 1921-м, когда на пространствах бывшей Империи царил голод с людоедством, а промышленное производство составляло 3% от довоенного, - прошло всего восемь лет. Но точкой невозврата приходится признать то ли 28 июня, то ли 1 августа - на выбор.
Неактуализованность этих дат в отечественной традиции понятна. Семьдесят лет Россией правили те, которые без "подарка, сделанного Францем Иосифом и Николашей" (В. И. Ленин) и на пушечный выстрел не были бы подпущены к трону, и отношение большевиков к счастливой для них дате 1 августа было глубоко амбивалентным. С одной стороны, если бы удалось как-то утрясти сараевское убийство и Европу не изрезали бы линии окопов и колючей проволоки, то где в этой мирной Европе нашлось бы место тому же В. И. Ленину, не говоря уже о Джугашвили. С другой стороны, признавать ценность подарка, сделанного в 1914 году, не вполне удобно. Одно дело - нажиться на катастрофе, "кому война, а кому и мать родна", другое дело - этим еще и вслух гордиться. Оттого события первой мировой подвергались благоумолчанию. Чтобы не ворошить деликатное прошлое, предали забвению даже и память солдат, павших за Россию на проклятых мазурских болотах и на синих карпатских высотах. Буркали два слова про империалистическую бойню - и все.
Но парадокс в том, что та война, оставшаяся у нас незнаменитой, сегодня более актуальна, чем запомненная навеки вторая мировая. Да, бесспорно, в Великую Отечественную речь шла для нас о физическом существовании народа и государства, и память о спасении будет жить, доколе жива Россия. Но если говорить не о духовном, а о грубо-политическом наследии 1945 года, то сегодня от него мало что осталось. Итогом второй мировой была Ялтинская система - и где она нынче? Напротив, ялтинско-потсдамский раздел мира без малого полвека подмораживал процессы раздела и передела рухнувших в 1917-1918 годах империй, с упразднением Ялты произошла стремительная разморозка, и хаотизация постимперских пространств опять так же актуальна, как и во времена Версальской конференции.
Солженицын, приводя слова некоего иностранца, в 1945 году попавшего из Европы в ГУЛАГ: "Это послевоенная неразбериха, все должно выясниться", - спрашивает: "Если послевоенная, так не от первой ли мировой?". Проблема в том, что неразбериха и до сего дня не проясняется, а только делается все гуще. Когда сегодня телеграфная лента приносит известия то с Кавказа, то с Балкан, то из Ирака, это - все тот же временно подмороженный, а теперь снова набравший силу процесс переразложения четырех рухнувших империй. Если вторая мировая война все быстрее и окончательнее уходит в остывшую историю, то первая мировая из нее возвращается.
Память о лете 1914 года так насущна не только потому, что этим летом началась российская катастрофа, из которой мы в полной мере так не вышли. Насущность еще и в том, что перекличек между 1914-м и нынешним временем куда больше, нежели между 1938-1939 годами и нашим временем. Особенность второй мировой в том, что все и так чего-то подобного ждали, и мало было войн, начинавшихся при таком отсутствии иллюзий. Ср. слова Геринга, сказанные 3 сентября 1939 года: "Да поможет нам Бог, если нам суждено проиграть эту войну".
В 1914-м войну, во-первых, не очень даже и ждали. Уже после сараевского убийства люди мирно ехали на иностранные курорты. Стефан Цвейг успел уехать из бельгийского Остенде с последним поездом - когда состав въехал в пограничный Аахен, навстречу на Бельгию уже шли германские воинские эшелоны. Но успели не все, и число интернированных было колоссальным - глобализация! - тогда как во вторую мировую войну интернированных было очень мало. В 1939 году мирные люди думали не о курортах, а о противогазовых масках.
Во-вторых, если даже и ждали, то уж точно не всемирную бойню, но скоротечную кампанию максимум на несколько месяцев. Ведь после франко-прусской войны и Парижской коммуны Европа 43 года - почти полвека - не знала ни войн, ни тяжких смятений, и утрата чувства опасности была всеобщей. Нынешняя цивилизация уже скоро как 60 лет не знает настоящих войн, и чувства опасности уж точно не больше, чем в 1914-м. Ведь трудно утверждать, что Николай II, Франц Иосиф I, Вильгельм II, Пуанкаре все были безответственными кретинами, тогда как нынешние мировые лидеры - образцы разума и ответственности. Нынешние лидеры просто еще не попадали - и не дай Бог попасть - в такой силы водоворот, а если закрутит, ручаться за что бы то ни было довольно трудно. И 1914 год показал, как такой уютный, благоустроенный и даже глобализованный сегодняшний мир в течение месяца превращается в навсегда ушедший вчерашний мир.
28 июня и 1 августа - это даты и российской, и всеевропейской катастрофы - здесь связь России и Европы очевидней, чем где бы то ни было, и хоть мы эти даты не помним, а помнить все же стоит.
