Всякий раз, когда у огромных выставок современного искусства, будь то биеннале в Венеции, Сан-Паулу или Москве, обнаруживается облеченная в слова тема и идейная подоплека, остается только одно — сделать вид, что ты об этом ничего не знаешь. Знакомство с заявлениями кураторов и свидетельствами мозгового штурма, предшествовавшего событию, лучше тоже оставить на потом. Иначе на самой выставке только и будешь спрашивать себя: «А при чем тут это?»
Нынешняя, вторая по счету, московская биеннале в этом смысле не исключение. Ее тема звучит так: «Примечания: геополитика, рынки, амнезия». Витиевато, но чего ожидать, приблизительно понятно: для начала критики гримас глобализма и его верного инструмента — капиталистического рынка, который и закольцевал весь мир в единый производственный цикл с помощью своих транснациональных предприятий. Что касается амнезии, то тут вроде бы тоже ясно: чтобы встроиться в глобальную систему, нужно послать куда подальше свою национальную (культурную, идейную и прочую) принадлежность. А почему «примечания»? Потому что современное искусство, как известно, ответов на вопросы не дает и рецептов не выписывает, а лишь вопрошает, будоражит ум и комментирует действительность.
Впрочем, иногда окружающая действительность вступает с искусством в непредсказуемые отношения.
На бетонном пустыре
Своими главными выставочными площадками биеннале в этот раз превзошла все родственные по духу мероприятия. Не иначе в поисках пространства как можно более ужасного кураторы во главе с комиссаром Иосифом Бакштейном отправили искусство и публику в возведенный, но не сданный в эксплуатацию меньший корпус небоскреба «Федерация» в Москве-Сити и новый, лишь отчасти обжитой корпус ЦУМа. Чудовищная стройка Сити, до которой неудобно добираться и на которой неприятно находиться, стала домом для большей части основного проекта. Только в день открытия, как это часто и бывает, могло показаться, что ради искусства публика готова забраться хоть на отвесную скалу. Уже через день все встало на свои места: в «Федерации» никого не было кроме тех, кому полагается там быть по роду занятий, — строительных рабочих.
Зато обнаружилось другое — площадка эта, крайне неудобная для зрителей, еще не имеющая собственной истории, странным образом взаимодействует с экспонатами. В одном помещении, к примеру, свалена какая-то звуковоспроизводящая аппаратура — провода, микрофоны, колонки. В комнату эту никто не заходит, полагая ее одним из тех мест, где хранится что-то связанное со строительством. На самом деле это (как потом узнаешь из каталога) инсталляция.
Где-то маляры красят стены в белый цвет. Приходишь в другой раз — они красят те же стены в черный. То есть ошиблись и теперь перекрашивают — дело на стройке обычное. Посетители останавливаются на пороге помещения и возвращаются обратно, чтобы окольными путями пробраться к остальной части экспозиции. А там — длинный керамический фриз, изображающий панораму обобщенного мегаполиса (Шанхая, Берлина, Чикаго). Состоит он сплошь из высоток — не очень красивых, кривоватых, одновременно напоминающих все небоскребы и все телевизионные башни вместе взятые. Выглядит как пародия на Москву-Сити.
К расположившемуся в ЦУМе проекту «Американское видеоискусство в начале третьего тысячелетия» проходишь через отдел детского белья Dolce & Gabbana. Миновав сборище крошечных маечек и трусиков, мягко направляемый безукоризненно вежливыми охранниками в сторону бетонного пустыря и строительного раздрая, оказываешься один на один с множеством экранов, которые мельтешат и бубнят. На одном из них люди танцуют, на другом — что-то невнятно вещают. На третьем человек плывет и плывет по воде, как на плоту, на перевернутом деревянном столе. И всё. Поэтому помещение покидаешь опять со смутным ощущением, что все это вместе — одна сплошная недоделка: и помещение, и экспонаты.
Путешествие в Лапуту
Главная экспозиция (та, что в «Федерации» и ЦУМе) состоит из пяти больших разделов — пяти групп глобальных художественных примечаний на полях действительности. Только никакой структуры и никакого порядка в самой экспозиции нет и в помине.
Взять ту же «Федерацию». В одной темной комнате стоит письменный стол с подставкой для чтения газет, какой можно встретить в старой библиотеке. Только снизу, из-под стола, загадочно льется свет. Оказывается, что изнутри стол вовсе не стол, а сияющий дворец с зеркальными стенами и хрустальными светильниками. Это — одна из «Тайн интерьеров» Донны Онг из Сингапура. Вот «скульптурно-канцелярский объект» «Лапута» Михаила Косолапова — серебряный пень, висящий на лесках, в которых полумесяцами переливается падающий на них свет. В другой темной комнате видео: четверо полицейских тащат на носилках каменного льва, неуклюже разворачивая свою нелепую ношу на поворотах узкой улочки в неком бедняцком районе некоего латиноамериканского города.
Рядом серия черно-белых фотографий Ольги Чернышевой. На фото — лица дежурных у эскалатора в метро. Ольга Чернышева вообще метро любит. На одной из прошлых венецианских биеннале она показывала серию сделанных в метро фотографий женских зимних спин, поросших шубным мехом и напоминающих каких-то мощных и неуклюжих зверей. Лица дежурных, в которых напряженное внимание и буквально ввинченный в какую-то верхнюю точку взгляд смешаны с беспробудным погружением в себя, впечатляют больше «метро-зверей». Ведь это те лица, которые — благодаря бликующему «стакану», где сидит дежурный, и эскалаторной суете — в повседневной реальности как будто вовсе отсутствуют.
Что же касается «геополитичности» или «рыночности» всего перечисленного (особенно дежурных у эскалатора!), то попытки притянуть одно к другому можно рассматривать как совершенно отдельное факультативное упражнение.
Про Христа и медведя
Сказать по правде, единственным «геополитическим» высказыванием на всей биеннале можно считать разве что участвующий в ее специальной программе проект Виталия Комара и Александра Меламида «Любимая картина русского (американского, африканского и пр.) народа», придуманный еще в первой половине 90-х.
Поскольку дело давнее, напомню. Комар и Меламид опросили тысячу представителей упомянутых народов. Цель опроса — выяснить, что тот или иной считает хорошей картиной, то есть настоящим искусством. У россиян эта картина составила набор из «чего-нибудь божественного», «природы», «животных» и «детей». Так у Комара и Меламида и получилась «Любимая картина русского народа» — коктейль из «Утра в сосновом бору» (то есть тех самых шишкинско-конфетных «мишек»), «Христа в пустыне» и открытки с детишками; ее тут же прозвали «Явление Христа медведю». Тут не подкопаешься, тут без недомолвок и «широких возможностей для интерпретации» — работа проделана, результат предъявлен. Тут все точно, как в аптеке или на географической карте, — почти научная локализация представлений о прекрасном.
Но это мы уже видели, да и существует это как-то само, без биеннале.
Остается понять, зачем все остальное. Не в смысле, зачем вообще современное искусство и даже не зачем вообще Москве биеннале, а вполне конкретно. Например: зачем на стройке в безумно неудобном месте собрано много вещей, смысл которых не ясен ни когда они вместе, ни когда они по отдельности. Чтобы современное искусство, о пропаганде которого так много говорилось, в частности на открытии биеннале, увидело как можно меньше людей? Чтобы это, не дай бог, не стало каким-то мероприятием «для всех»? Чтобы лысыми бетонными панелями усугубить мучительность встречи с до одури бессмысленным видеоартом?
Нет, если бы группа людей за свои деньги сняла четыре этажа недостроенного небоскреба и показывала там нечто (что угодно) своим друзьям, урбанистам-экстремалам, ни один из этих вопросов не возник бы. Нравится — и на здоровье. Но Московская биеннале — государственный проект, и те, кто его придумал, или те, кому поручили его осуществить, хотя бы из приличия должны объясниться насчет его общественной ценности. И не заклинаниями вроде «геополитика» или «амнезия», а чем-то более существенным. Если, конечно, они не стремятся убедить всех в том, что биеннале современного искусства нужна Москве просто потому, что такое есть везде, включая Латинскую Америку и Турцию. Как «Макдоналдс».
