Августовское банкротство

Окончательно репутация российского августа как месяца катастроф сложилась уже в нынешнем тысячелетии, при В. В. Путине, но нарабатывать роковую репутацию август начал еще в XX веке. Собственно, хватило бы и одного Августа Четырнадцатого, когда случился такой обвал истории, последствия которого не избыты и по сей день. Но отсчет роковых месяцев обыкновенно ведут даже не с августа 1991 г., хотя гибель СССР — катаклизм очень большой силы, а с августа 1998-го, когда курс рубля рухнул втрое с надлежащими последствиями для денежно-финансовой системы и для экономики и политики вообще.

Хозяйственного катаклизма такой силы в новейшей русской истории не было допрежь и не было с тех пор, хотя прошло уже пятнадцать лет. Причем не только такой силы, но и такой катастрофичности — в смысле мгновенности обвала. «Все та ж высокая, безоблачная твердь, // Все так же грудь твоя легко и сладко дышит, // Все тот же теплый ветр верхи дерев колышет, // Все тот же запах роз, и это все есть Дефолт». Когда разом остановились все платежи, путешественники на чужбине остались без денег, банкиры объявили вкладчикам: «Накося, выкуси», вчерашние скоробогачи продавали за бесценок свои джипы и лимузины, будучи не в силах их обслуживать. Люди (говорю о своем задорном цехе), еще весной 1998-го горделиво заявлявшие, что на жалованье меньше 5000 у. е. они не согласны, осенью были премного довольны, если им удавалось найти работу за 300 у. е. в месяц. Весь федеральный бюджет на 1999 г. составлял лепту вдовицы — 20 млрд у. е.

Никогда не забуду, как трасса М9 Москва—Рига, уже и к 1998 г. стонавшая от потока тяжелых фур, идущих из латвийских портов, вдруг в одночасье обезлюдела. Исчез торговый кредит, а с ним и фуры. Ездить стало легко и приятно, но радости это не доставляло — скорее было чувство большой неуютности.

После первого шока встал вопрос «как же мы дошли до жизни такой?», а равно «кто будет платить за разбитые горшки?» Задним-то числом видно, что дойти до такой жизни было делом немудреным. На неблагоприятную внешнюю конъюнктуру — нефть падала до 8 (восьми) долларов за баррель, свой вклад внес и азиатский кризис 1997 г. — наложилась чрезвычайная внутриполитическая слабость правительства. Оно было зажато между семибанкирщиной, аппетиты которой значительно превышали дальновидность и даже простую осторожность, «наша сила, наша воля, наша власть» совершенно зашкаливало, и левой Думой — самой левой и самой несговорчивой из всех Дум с 1993 г., готовность которой назло правительству отморозить себе уши зашкаливала также. Харизматичность президента была в далеком прошлом, его спасала лишь общая расслабленность, неизбежно наступающая после революционных потрясений, да остаточная боязнь коммунистов, которые в 90-е были совсем не столь ручными, как сегодня. Оставалось лишь ведение дел по принципу Тришкина кафтана, причем принцип был избран в самом злокачественном варианте пирамиды ГКО — другого, впрочем, и не предлагали. Наконец, экономическое миросозерцание правительственной команды — и сейчас-то крайне либеральное — тогда было либеральным сугубо и трегубо, отступления от единственно правильного учения были недопустимы. Исключения делались лишь ради злобы дня — «нам бы только ночь простоять, да день продержаться», — но никакой ревизии основ не допускалось.