Рут — существующая во времени

Выбор жюри, которое возглавляет советник президента РФ Владимир Толстой, пал на книгу Озеки «Моя рыба будет жить». Она была признана лучшей из числа всех книг, написанных зарубежными авторами в XXI веке и переведенных на русский язык. Американской писательнице Рут Озеки досталась седьмая часть фонда премии, учрежденной музеем-усадьбой Льва Толстого и компанией Samsung Electronics, который в этом году был увеличен до семи миллионов рублей. «Эксперт» поговорил с Рут Озеки о том, как ей живется в качестве американского писателя и как она пишет свои книги.

— С какой культурной традицией вы себя соотносите в первую очередь?

— Я живу в США и пишу на английском, но много лет жила в Японии и владею японским языком. Моя мама японка, отец — американец. Когда я росла в Америке, все относились ко мне как к японке, а когда попала в Японию, все воспринимали как американку.

— Как на ваше творчество повлияла эта культурная смесь?

— Смесь всего, что только возможно, — один из основополагающих принципов как в моей судьбе, так и в моих книгах. В них есть элементы и комедии, и трагедии. Это плод моих фантазий, в то же время они основаны на фактах. Но для меня также важна та связь между людьми, которая возникла благодаря этому смешению: мои родители поженились спустя десять лет после того, как закончилась Вторая мировая война, в которой страны, где родились мои отец и мать, враждовали друг с другом.

— Какие основополагающие черты американской и японской культуры вы хотели бы выразить в своем творчестве?

— Наверное, только одну вещь: не существует ничего типично японского и типично американского. Никаких стереотипов!

— Есть ли у вас предпочтения в мировой литературе?

— Никаких предпочтений! Это одно из главных правил философии дзен. Мы (Рут Озеки — практикующий представитель учения дзен. — «Эксперт») пытаемся максимально от этого отрешиться. Конечно, у меня как у писателя есть свои предпочтения. Но на самом деле мне очень сложно одно предпочесть другому, особенно если говорить обо всем литературном мире. Конечно, я читаю британскую и американскую литературу. Я читаю японскую литературу, в основном в переводах, потому что я слишком медленно читаю по-японски, но эта литература имеет для меня особое значение. Когда я училась в школе, то очень много читала таких авторов, как Юкио Мисима, Ясунари Кавабата, и, конечно же, женщин из более раннего периода истории японской литературы, в том числе Мурасаки Сикибу, автора «Гэндзи-моноготари». Я читаю литературу и других стран, в том числе русских романистов, и все это обогащает мой культурный опыт. Я стараюсь читать как можно больше, не ограничивая себя какими-либо предпочтениями. Я не могу сказать, что для меня что-либо одно превалирует над чем-то другим.

— Как рано вы осознали, что хотите стать писательницей?

— Я хотела сочинять истории, когда мне было лет пять или семь. Тогда я даже не знала, что такое роман, но на моей полке стояли толстые книжки, и они меня очень впечатляли. Я всегда очень хотела писать, но каким-то ветром меня занесло в киноиндустрию, и писать я начала очень поздно — в сорок лет. И сейчас нужно писать очень быстро, чтобы наверстать упущенное. Но, увы, я пишу очень медленно.

— Насколько для американского писателя важно, будет ли его произведение впоследствии экранизировано? В какой степени они предусматривают это в момент создания текста?

— Я думаю, что настоящие, серьезные романисты работают без оглядки на кинематограф. Они любят слова, они любят текст. Для них это имеет первоочередное значение. Адаптация для кино для них не так важна.

— Как много подобного рода литераторов в Америке?

— Думаю, что много. В Америке очень качественная литературная среда, в которой есть к чему стремиться. И когда книгу того или иного автора экранизируют, он может быть счастлив от того, сколько он получил за это денег, — и одновременно страдать от того, во что превратилось его произведение, пройдя через руки сценаристов. Стандартный контракт с кинокомпанией предполагает, что она может делать с книгой что угодно.

— Как повлияло на ваши тексты то, что вы вышли из кинематографической среды?

— Я пробовала писать книги и до того, как начала работать в киноиндустрии. Но это были не очень удачные опыты, потому что я не знала, как разворачивать действие во времени. Но после того, как я поработала в кино, я получила представление о том, как создавать визуальный образ, и мне это очень помогло. Кроме того, в своих текстах я использую такой прием, как монтаж. Я очень хорошо помню тот момент, когда я поняла, как нужно рассказывать историю, — когда я увидела знаменитый эпизод на лестнице из фильма Сергея Эйзенштейна «Броненосец “Потемкин”».

— Как складывалась ваша литературная карьера? Какой путь вам пришлось пройти, прежде чем ваши книги начали публиковаться?

— Мне в этом отношении очень повезло: на этом пути встречались только внутренние препятствия. Поскольку я работала в киноиндустрии, я уже заранее знала, как все устроено. Я знала, что у меня должен быть агент, который, как только я напишу книгу, должен продать права издателю, и все это случилось довольно-таки быстро. Так что все свои трудности я, видимо, преодолела, когда пыталась сделать то же самое со своими фильмами.

Председатель премии «Ясная Поляна» Владимир Толстой поздравляет Рут Озеки с победой в номинации «Иностранная литература»

— Как у вас возникла идея написать книгу «Моя рыба будет жить»? Что этому предшествовало?

— Я начала писать ее в 2006 году. Именно тогда я записала первые слова, которые произносит моя героиня, — с них и начинается роман: «Меня зовут Нао, и я — временное существо. Знаешь ли ты, что такое временное существо? Если ты дашь мне немного времени, я тебе объясню». На тот момент я ничего не знала о своей героине. Я знала, что ей примерно шестнадцать лет, что это японская школьница, что она ведет дневник, и мне было ясно, что дневник этот она ведет не для себя, а для того, чтобы рассказать эту историю кому-то еще. Нао не знает, кому она пишет, и я тоже не знала. Я просто сконцентрировалась на том, чтобы записывать, что она говорит. Несколько месяцев я писала ее дневник. И все это время меня мучил вопрос: кому же он адресован? Я чувствовала, что в тексте должен возникнуть в той или иной форме диалог между автором дневника и его читателем. В отношениях читателя и писателя есть динамика, потому что они всегда дополняют друг друга. Я действовала так, как действует кастинг-директор при подборе актеров для съемок фильма: придумывала то одного, то другого персонажа, который читал дневник Нао, потом отбрасывала их. Потом придумывала еще одного, писала еще двести страниц — и понимала, что и это совсем не тот персонаж. Я благодарила его, прощалась с ним, и кастинг начинался по новой. Так происходило раза четыре. Наконец я закончила черновую редакцию романа. И она очень отличалась от того, что вы сейчас можете прочитать. История Нао в общих чертах осталась неизменной, а вот образ читателя изменился абсолютно. Я понимала, что с книгой что-то не так, но все-таки закончила ее и уже собиралась отдать издателю. Но 11 марта 2011 года в Японии произошло землетрясение, за которым последовало цунами и события на Фукусиме. Мои друзья и члены моей семьи живут в Японии, и для меня это были ужасные события. Я следила за ними через Youtube. Я почувствовала, что эти события сломали прежнюю систему представлений о мире, взорвали его. Есть события, которые обладают разрушительным потенциалом такой силы, чтобы образуют пропасть во времени. Авария на Фукусиме разделила Японию на «Японию до Фукусимы» и «Японию после Фукусимы». Книга, которую я написала, принадлежала той Японии, которая уже не существовала в реальности. В мире, который возник после землетрясения, книга не имела никакой ценности. Я забрала ее у издателя. И подумала, что на этом все закончилось. Но голос моей героини постоянно напоминал о себе. Я не могла ее оставить. Я поняла, что эти трагические события не только разорвали мир, они рвались и в мою книгу. Мне ничего не оставалось, как позволить книге разорваться на части. Самое лучшее, что я могла сделать в этой ситуации разорванности, — внедрить в повествование реального персонажа. Мое появление в этом тексте (Рут Озеки выводит себя в качестве одного из главных героев своей книги. — «Эксперт») и позволило заговорить о трагических событиях в Японии. Так реальность ожила на страницах этого текста. Я снова начала с ним работать и выкинула из первоначального варианта почти две трети. Это было в июне 2011-го, а к ноябрю я уже закончила писать.

— Вы писали эту книгу пять лет. Ее написание стало переломным для вас?

— Это первая написанная мною книга, основанная на философии дзен. Она родилась из моих дзен-медитаций. Книга соединила для меня духовную практику с практикой творческого письма. Ее написание стало для меня своего рода терапией.

— Нужно ли иметь какие-то представления о дзен, чтобы понять вашу книгу?

— Читатель сможет понять эту книгу, даже если он никогда не слышал о дзен. Любой человек может понять дзен. Эта философия очень проста. Ее не нужно изучать, ее нужно практиковать. Это способ существования в мире. Вся книга в каком-то смысле выражает собой философию дзен. Но я надеюсь, что мои читатели просто прочитают книгу, не задумываясь о дзен.

— Как вы для себя объясняете природу художественного мира? До какой степени автор может его контролировать?

— Я не думаю, что писатель на сто процентов создает его сам. Я не знаю, что такое выдуманная реальность, но могу это почувствовать. Те истории, которые появляются у меня на бумаге, — это ответ на мои внутренние переживания. Это ответ на то, каким образом мир воздействует на меня. Поэтому в моем романе возникает образ океанского водоворота, в центре которого кружится коробка с мусором. Это и есть мое сознание. Все, что происходит внутри этого водоворота: новости, общение с людьми — складывается в единую картину, и из нее произрастают образы моих персонажей. Например, я сижу и пишу роман, и вдруг что-то происходит. И то, что происходит, тут же вовлекается в водоворот моего сознания, и уже оттуда попадает в мой роман. Мой муж присылает мне ссылку на подборку японских тематических кафе, и это попадает в мой роман. Я читаю книгу о камикадзе, и это тоже становится частью сюжета. Все, что происходит со мной в жизни, может переосмысляться и становиться частью романа.

— Как вы объясняете природу писательского успеха? Почему тексты, созданные по одним тем же законам, пользуются разным спросом? Как вы объясняете востребованность вашей книги?

— Хотела бы я это знать! Это было бы замечательно, если бы я знала ответ на этот вопрос. Но я не думаю об этом, когда пишу. И уж конечно, никогда не думаю об успехе. Если бы я об этом задумалась, процесс написания тут же остановился бы. У меня нет даже приблизительного ответа на этот вопрос. Хотя он очень важен. Сейчас я начинаю писать новую книгу, мне она интересна, но я не знаю, будет ли она интересна читателям. В каком-то смысле это ужасно, потому что ближайшие пять лет я потрачу на эту книгу, но не знаю, какой отклик она получит. Я не думаю, что есть возможность узнать это. И это ужасно, правда?

— Как тогда вы мотивируете себя на написание книг?

— Я не могу не писать, у меня просто нет выбора. Для меня письмо — это способ мышления. Я очень несчастна, когда не пишу: это не жизнь, а жалкое существование. Я становлюсь раздражительной, и только для того, чтобы продолжать жить нормальной семейной жизнью, я должна продолжать писать. Я счастлива, когда я пишу.

— Можете ли вы позволить себе ничего не делать, а только писать книги?

— Я привыкла жить как свободный художник. Привыкла к тому, что не зарабатываю больших денег. Мой муж тоже привык довольствоваться малым. У нас нет детей. Писателям свойственно жить в условиях финансовой неопределенности. Сейчас мы с мужем имеем возможность время от времени заниматься преподаванием. Нам это очень нравится, ведь с годами все больше хочется поделиться с молодыми людьми накопленным опытом. Именно по этой причине мы преподаем, не столько ради денег, хотя и ради денег тоже.

— Как вы думаете, насколько вашим соотечественникам будет интересен тот факт, что вы получили премию «Ясная Поляна»?

— Пока не знаю. Премия «Ясная Поляна» впервые вышла на международный уровень, но американская пресса пока не знает об этом. Может быть, она обратит на это внимание, а может быть, и нет — трудно предугадать. Я думаю, было бы хорошо, если бы возникла какая-то реакция, потому что это замечательная премия. Но я не контролирую американскую прессу. Мои издатели в США и Великобритании уже знают, что я получила премию. Через несколько дней появятся пресс-релизы, и я надеюсь, что об этом узнают не только в англоязычном мире.