Острота дискуссий, вспыхнувших вокруг открытого в Орле памятника Ивану IV, продолжает нарастать. Ладно бы только между либералами и консерваторами — между ними всякий день дым коромыслом. Брань и раздор разгораются внутри консервативного лагеря. И в нём многие огорчены хвалами грозному царю; те же, кто памятнику рад, не готовы ни за кем признать право радоваться меньше. Почти буквально повторяется знаменитое «Хто не скаче, той москаль»: кто не славословит Грозного, тот либераст, а то и вообще предатель. Восхваление первого нашего царя началось не в Орле; сгустившаяся там в конный монумент система взглядов формировалась не один год. В очень кратком виде она может быть изложена так.
Аргументы «за»
Сторонники прославления говорят нам, что царствование его — это великая эпоха в истории России; что время это было жестокое, а он был царь своего времени; да, он был жесток, но и враги его были жестоки — и он их побеждал; что он объединил русское пространство и кратно его увеличил; что он взял Казань и Астрахань и сделал Поволжье надёжной частью страны; что при нём русские двинулись в Сибирь и вышли на Кубань и Терек; что он основывал оборонные крепости в степи и строил церкви; создал армию и передовую по тем временам правовую систему; что реформировал госуправление; что он, хотя и не сумел пробиться к Балтийскому и Чёрному морям, раз и навсегда вывел Россию на международную арену. Что на закате жизни он был болен и измучен, а оттого — возможно — иногда — чрезмерно свиреп, но памятник — это не награда, а знак памяти, и неужели хотя бы перечисленных заслуг недостаточно, чтобы помнить Ивана как великого царя?
В общем, тут почти всё правда — если не вдаваться в такие мелочи, как нечёткое разделение заслуг Ивана IV Грозного и его деда Ивана III Великого (всё-таки основы единой российской государственности заложил дед, Новгород присоединил — дед, первый Судебник составил — дед). Главная неправда здесь — умолчание. Подавляющая часть исторических свершений Ивана IV приходится на его юность и молодость, на годы «Избранной рады», когда он был окружён блестящими соратниками. Деяния же второй половины его долгого царствования были совсем иного рода и привели к гигантским потерям. Именно в эти годы Россия и сползла на дорогу, вскоре приведшую её в Смутное время, то есть на грань исчезновения. История этих страшных лет — это бессчётные опалы и подозрения, казни и убийства, это опричнина, опустошившая огромные территории в центре и на севере страны, это оглушительно проигранная Ливонская война. Контраст между началом и концом царствования столь разителен, что можно почти не метафорически говорить о двух Иванах. Зачем же вычитать «второго» Ивана из общего итога — и как можно от его злых деяний просто отмахнуться?
Достали!..
У нас уже больше четверти века активно цветёт теория «тысячелетнего рабства»: мол, в истории этой страны нет ни единого светлого пятна, а потому из России может выйти что-либо путное лишь в том (маловероятном) случае, если она отринет самоё себя, всесторонне раскается и начнёт с чистого листа. В последние годы теория эта, пожалуй, перестала быть главенствующей, но всё ещё широко распространена. Что-то подобное было неизбежно после семидесяти лет советской пропаганды, густо зачернившей всю предшествовавшую себе историю России, а под конец и свою эпоху тоже; однако сколько же можно всё это слушать? И обратное движение уже началось. Но написать заново свою историю — свою, по Карамзину, «священную книгу: главную, необходимую» — нельзя быстро. А напряжение растёт — и вот наносится самый простой встречный удар. Вы говорите, у нас не было светлых пятен? Врёте: не было тёмных! Главная тема тут, разумеется, Сталин, но с ним всё как-то пока туго идёт — вопрос слишком живой и болезненный. Кто ещё? Говорите, Грозный — кошмар нашей истории? Врёте: он её слава!
Никаких значимых открытий в эпохе Грозного за последние десятилетия не происходило, а потому любые перемены взгляда на неё делаются на том же самом материале. Так, информационные баталии интернета приучили публику к мысли, что в любой броской новости стоит подозревать фейк, — отчего бы не обернуть эту привычку назад? И обернули. Всё плохое, что нам втемяшено в головы о Грозном — о его кровожадной жестокости, о его разврате, — суть фейки, придуманные его мстительными врагами (ливонцами, поляками, недобитыми боярами) и через лжеисторика Карамзина перетекшие в новые времена. Разумеется, всё вообще фейками не объявишь. Если, например, князь Горбатый-Шуйский (победитель Казани) на самом деле не казнён или воевода Репнин (взявший Полоцк) не убит царём, то куда же они делись? Люди-то заметные…
Тогда то зло, что уж никак не назвать клеветой, объявляется рядовым, а потому не стоящим особого осуждения. Министр Мединский так и говорит: «Сравнивать Ивана Грозного надо не с матерью Терезой и Махатмой Ганди, а с его современниками, которые правили в это время во Франции, в Англии, в просвещенной Европе». Так, Карл IX, по словам министра, вырезал тридцать тысяч гугенотов за несколько дней, тогда как «в годы опричнины по приказам русского царя лишились жизни три-семь тысяч человек». Тут не в том беда, что оценка очень уж спорная, а в том, что вывод очень уж прост: три-семь — это же не тридцать; чего шуметь-то? В давнем советском романе молодого парня посылают отвезти труп задушенного младенца на экспертизу в больницу, и парень возвращается «в большом воодушевлении»: «Ой, чого я там тилько не бачив! Там в банках понаставлено всяких таких пацанов, мабудь десятка три. Там таки страшни: з такою головою, одно — ножки скрючило, и не разберешь, чы чоловик, чы жаба яка. Наш — куды! Наш — найкращий». Вот теперь и про Ивана так говорят: наш — найкращий. Изрядный аргумент.
Перемена знака
Так что, не было про Ивана фейков? Да как не быть: врагов у царя было много и перьями они владели. Иные клеветы разоблачены историками, иные не будут разоблачены никогда. Но спор-то идёт не о деталях: взрывал Иван людей, посадив их на бочку с порохом, или не взрывал; подгребал концом посоха пыточные угли к босым ногам допрашиваемых или не подгребал; даже не о том, убил он своего сына или не убивал (хотя, по-видимому, убил), — и уж точно не о том, гуманнее ли он Генриха VIII. Спор на самом деле идёт об очень принципиальной вещи: есть ли оправдания для неограниченного насилия?
Традиционно считалось, что нет. Нам говорили: заподозрив новгородцев в соучастии с уже убитым им родственником, Иван с опричниками занял город, ограбил его и больше месяца пытал и казнил горожан, истребив, по разным данным, от одной шестой до половины жителей — это ужасное зло. Теперь нам говорят: но ведь новгородцы собирались отложиться от Москвы, а то и от веры православной — на них же был донос (эка невидаль)! Так что шестой части жителей хотя и жалко, но делать было нечего — правильно Иван взял Новгород. Нам говорили: какие-то из бояр и впрямь не во всём были согласны с царём; но когда опричники, налетев на опальное поместье, жгут и убивают всех подряд, от самого боярина до последнего холопа — и женщин, и детей, — это беспримесное кромешное зло. Теперь нам говорят: без опричнины Иван не победил бы тогдашнего «олигархата», боярства, — значит, опричнина была хороша. Может, в этом и есть стержневая новость предлагаемой трактовки Иванова царствования: опричнина, никому, кроме государя, неподвластная и неподсудная, имеющая полную власть над жизнью и смертью всякого стороннего ей человека, — это хорошо! На этом месте трудно не отвлечься на аналогии со сталинским НКВД, но давайте останемся в XVI веке. Та опричнина, как известно, за шесть лет настолько разложилась, что Иван решил её отменять, но теперь мы знаем, что всевластная опричнина и полное бесправие всех остальных перед ней — хорошо. Таким же образом и по другим поводам новая трактовка получается из прежней простой переменой знака. Нам говорили о несчастье весьма капитально проигранной Ливонской войны — теперь нам говорят, как мужественно Иван отразил первый натиск чуждого европейского влияния — и так далее. Повторим: никаких новых исторических данных давно уже не обнаруживается; нет сенсационной находки, которая доказала бы, что Грозный не был кровавым тираном. Нам этого и не говорят. Нам говорят: был он кровавым тираном, был — и ничего особенного в этом нет. Всё нормально и правильно.
Только это неправильно. Настолько неправильно, что для перевода такой трактовки Ивана IV со страниц малотиражных изданий в металл и в зону внимания общенациональных медиа потребовался такой человек, как орловский губернатор. Напомню: ещё летом, объясняя, как царь оболган, губернатор Потомский говорил журналистам: «Иван Грозный однажды произнёс фразу: “Я виновен в смерти своего сына, потому что вовремя не отдал его лекарям”. Он сказал это, когда они ехали из Москвы в Петербург. Это исторический факт, но об этом не рассказывают. Кто не знает своей истории, тот не имеет будущего». Позже Потомский, конечно, пояснял, что «оговорился»; но человек, способный даже оговоркой послать Ивана IV в Петербург, знает какую-то очень уж свою историю. Только такой человек и мог смело броситься с конной статуей наперевес на штурм гигантского массива национальной культуры. Против авторитета Церкви, канонизировавшей многих жертв Ивана и прямо говорящей про «неправду цареву и насилие людем творимое»*, против русской истории и русской литературы, против купца Калашникова и против Василия Шибанова, против злополучной репинской картины, сидящей в мозгу у каждого из нас, и против «Царской невесты». Против, наконец, «не расстреливал несчастных по темницам» и против до сих пор не выветрившегося ужаса от самого слова опричники. Как пойдёт дело теперь, после первого таранного наскока, пока неясно.
Перспективы
Во многом они зависят от того, получит ли прославление грозного царя т. н. административный ресурс. Без такового — сколь бы многочисленны ни были крики одобрения в сети, им едва ли по силам одолеть набранную за десяток поколений инерцию традиционной трактовки — и Ивана IV, и полезности насилия. Пока-то серьёзного адмресурса тут не видно. Как ни относись к публицистам Кургиняну и Проханову и бизнесмену Бойко-Великому, виднейшим гостям на открытии памятника, но они очень мало кому прямое начальство. Даже министр Мединский обещал явиться, но не явился — только сдержанное приветствие прислал: мол, неоднозначная, но выдающаяся фигура нашей истории. Более же высокое начальство и совсем промолчало.
Тем сильнее впечатлило многих поздравление губернатору Потомскому от ректора МГУ Садовничего: «Глубокоуважаемый Вадим Владимирович! Примите от меня лично и от имени коллектива МГУ самые искренние поздравления с открытием первого в России памятника Ивану Грозному …В истории государства Российского именно Иван IV является одним из символов российской государственности, а время его правления вписано золотыми страницами в историю нашей Родины…». Вишь ты, ещё и от всего коллектива! Видимо, опытный академик предчувствует: и без прямого приказа сверху грознолюбие вскоре войдёт если не в силу, то в большую моду. Не исключено, что он прав. Вскоре ожидается открытие памятника Ивану в Александрове, столице опричнины; а если можно чтить как символ русской государственности не «сложную и противоречивую фигуру», а прямо — создателя опричнины, так чего же нельзя? Тогда жди Грозного и на Москве.
И нам всем будет предложено определиться, к кому мы присоединяемся, к постылому хору нытья про тысячелетнее рабство и необходимость непрестанного покаяния — или к вновь крепнущему хору: «Выпьем за Грозного, выпьем за Сталина, выпьем и снова нальём!». Доказывай тогда, что и тот и другой плоский миф имеют оскорбительно мало общего с прекрасной и часто трагической историей нашего Отечества — историей наших предков, такой, какой нам Бог её дал. Как избежать этой безрадостной перспективы? Ну, наверное, надо всерьёз заняться не именно монументальной пропагандой, но вообще национальной исторической памятью. С установкой монументов притормозить, а приналечь на фундаментальные исследования, на университеты и научные институты, на архивы и музеи. Это не так уж и дорого. Если всем этим не заниматься, может выйти гораздо дороже.
*Акафист Святителю Филиппу, митрополиту Московскому и Всея Руси.
