Участник крупнейших художественных форумов: 51 биеннале в Венеции, 10 биеннале в Лос-Анджелесе, 2 московских, в Швейцарии, Мексике, Чехии, автор 4 персональных выставок в Милане, Берлине, Москве и Загребе, на родине Ербосын Мельдибеков впервые представляет проект «Кентавромахия». Его композиция «Брат мой – враг мой» (2000) cтала своего рода брендом современного искусства Казахстана. Западные кураторы и организаторы выставок с упорной настойчивостью выносят ее на обложки журналов, каталогов, гидов, на афиши и пригласительные билеты не только персональных, но и коллективных выставок искусства Центральной Азии.
Дикий Восток
На первый взгляд это свидетельствует о том, что мощный образ, созданный художником, наиболее точно отвечает общим представлениям о регионе, то есть подтверждает некий стереотип, составленный из набора ходульных понятий европейского ориентализма – жестокость, агрессивность и непреходящий экзотизм таинственного Востока.
С другой стороны, очевидно, что одной только идеи недостаточно, чтобы стать мировой знаменитостью. По меньшей мере, надо устраивать взрывы в метро или рисовать карикатуры, то есть подтверждать теорию практикой. Не вдаваясь в очередной антиориенталистский дискурс со ссылками на Эдварда Саида, Рашида Ахмеда и Тарика Али, которые, стремясь разрушить стереотип, его только укрепили, тем не менее есть основание включить Ербосына Мельдибекова в список участников полемики: он тоже честно пытается разобраться в ситуации, и точно так же подтверждает выводы противников европейской предвзятости. Да, это правда: азиатская действительность тяжело модернизируется, отстаивая свои во многом уже эфемерные ценности, превратившиеся в застывшие догмы. Но такова специфика региона, стремящаяся к изоляционизму и утверждающая приоритетность местной ментальности перед общечеловеческой. Архаичность данного дискурса очевидна, но прорывы в линии обороны все-таки совершаются, и не только в теории.
Так, исходным импульсом композиции «Брат мой – враг мой» является узколокальная проблема – существование в Казахстане реликтовой родоплеменной системы, в которой конкурирующие кланы соперничают в борьбе за политическое влияние и контроль за финансовыми потоками. Пластически образ строится как раппорт, основанный на традиционном орнаментальном мотиве: крупный модуль, лаконизм, акцентированная силуэтность, использование негативно-позитивного композиционного принципа казахского войлочного ковра. Мощная выразительность образа, сконструированного посредством микширования цифровых и реликтовых технологий, абсорбирует также проблему отношений с соседями по региону, в советское время квалифицируемых как «братские», и более того, становится дефиницией человеческих отношений вообще. Еще большую силу воздействия «Брат мой...» приобрел после 11/9, с тех пор только наращивая количество дальнейших подтверждений новой контактной системы человечества в виде афганской и иракской войн, карикатурного скандала, цивилизационного разлома etc.
Феномен мгновенного развития образа от узколокального до глобального прямо «на холсте», в процессе его восприятия, подтверждается банальной, но важной для характеристики Мельдибекова формулой «предвидение художника»: все, о чем он говорит, сбывается. Не менее знаменитая, чем «Брат мой…», видеоработа «Пастан» (2003), где человек в тюбетейке часами покорно сидит под градом пощечин, претворена в жизнь в Узбекистане. Сиквел «Пастан-2», снятый в Бишкеке и экспонируемый на миниатюрном мониторе мобильного телефона, предвосхитил и перманентную киргизскую революцию, и казнь Саддама Хусейна.
Восток – Запад
Способностью создать сильный, точный и обжигающий образ художник владеет в совершенстве. Так, оправившись от шока первого взгляда на «Пол Пота» (2000, видео с живыми людьми, придавленными камнями), восприятие фиксирует апелляции к истории: Чингисхан, Тамерлан, «Исфаганская пирамида»; культурным стереотипам – стихи Микеланджело, Верещагин, культовый советский фильм «Белое солнце пустыни», «Терминатор» и, как уже отмечалось, предвосхищение будущего: фотографии из Абу-Грейба и даже электронные игры типа Snood. Возвращение зрителя к самому себе, пережившему катарсис, дает понимание несвободы личности в принципе: все мы завалены булыжниками предрассудков, предубеждений, традиций, религиозных ограничений или правил хорошего тона.
Актуальная дилемма – региональное и глобальное – много лет является предметом многочисленных дискуссий мировых аудиторий. В случае Мельдибекова она естественно, но весьма притиворечиво связывается с ориенталистским дискурсом. Местные, казахстанские журналисты и теоретики искусства упрекают художника в подражании Западу, а иногда – в плагиате (З. Ержан). Здесь все просто и незатейливо – аберрация близости из серии «нет пророка в своем отечестве». Российские (позиционирующие себя по отношению к Центральной Азии как Запад) – в излишней экзотичности, при этом называя его «звездой московской артсцены». Настоящий Запад, т.е. европейские и американские критики, в большинстве своем прочитывают его образы адекватно, но несколько абстрактно. Так, Холи Мейерс («Лос-Анджелес таймс»), Николас Савицки (Atelier, Чехия), анализируя «Пастан», делают акцент на основной его идее – протест против тупой покорности, почти не связывая образ с топосом во всех его значениях. Московские критики (Дм. Барабанов, Дм. Юнкович) видят в этой работе атмосферу допроса, что, скорее всего, обусловлено спецификой истории России.
Но названия их статей имеют географическую привязку, достаточно, впрочем, банальную: «Нашествие с Востока» или «Восточный экспресс». Современная российская мысль имеет еще и колониальный привкус и, как следствие, характерна сильным эгоцентризмом. Так, Мельдибекова часто называют «простым», не замечая собственного простодушия: «Пол Пот», к примеру, трактуется как парафразы «Апофеоза войны» Верещагина и «Белого солнца пустыни», то есть исключительно в русле российской культуры. Очень часто слышится искреннее недоумение в стиле «разве из Галилеи придет пророк» и ссылки на Запад, где, мол, «Мельдибеков в моде». Вывод «старшего брата» – самоутешителен: Запад любит восточную экзотику. Собственно, в нем заключается отказ в возможности развития творческой мысли как Востока, так и Запада. Природу феномена в австрийском журнале Springerin объяснил американский критик Константин Акинша: «Казахи не страдают от шизофрении; им не нужно, как России, отвечать на исторический вопрос: кто они – Восток или Запад? Они просто азиаты, и им не нужно отвергать западный опыт, чтобы себя найти» (Журнал Springerin, Вена, ноябрь 1999).
Представая кочевником
Достаточно четко ощущая данную ситуацию и будучи весьма искушенным в постмодернистских практиках, Мельдибеков позиционирует себя агрессивным восточным человеком, дабы «оправдать» ожидания. Он сознательно эксплуатирует собственные, весьма яркие расовые признаки, углубляя и обыгрывая стереотипы ориенталистского дискурса: не случайно в структуру многих его работ включены автопортреты.
В этой связи интересен кусок биографии художника, связанный с определением призвания. Ербосын Мельдибеков родился в 1964 году в небольшом селе на юге Казахстана. Его отец работал на железнодорожной станции и, как каждый уважающий себя потомок кочевников, разводил скот. Приехавший из Алма-Аты родственник, чтобы купить корову для забоя, смог собрать только половину требуемой суммы. В виде адекватной компенсации поступило предложение пристроить сына в художественное училище. Так, внеся в виде взятки за доступ к образованию половину коровы, Ербосын стал студентом факультета прикладного искусства. Очень соблазнительно связать эту историю с его любимым художественным материалом – мясо, кости, шкуры, используемые им в скульптуре, можно квалифицировать как шаманский жест поклонения животному, принесенному в жертву на алтарь искусства.
Однако в большинстве случаев эти материалы используются в работах, объединенных проблемой поиска ключевой фигуры Средней Азии, современной личности, не подверженной варварскому обаянию Атиллы, Чингисхана или Тамерлана. Одна из скульптур так и называется – «Памятник герою» и состоит из обрубков настоящих лошадиных ног, вознесенных на высокий постамент. Эта ироническая реакция на эпидемию монументального строительства в Средней Азии, обусловленная стремлением доказать историчность новых государственностей, оборачивается злым выводом в точке своей незавершенности: героем станет самый шустрый, тот, кто быстрее заберется в седло. Парадоксальное звучание образу придает наличие трогательных обертонов робкого и наивного ожидания настоящего, полноценного героя современности.
Нищая безграмотная Азия, наделенная в виде компенсации подземными богатствами, явила миру нового регионального лидера – Ахмадинежада. Проглядывают уже не только ноги, но и головы героев. Иногда даже лица. Они – одинаковые во всех пяти бюстах скульптурной композиции «….бай-батыры» (2007). Параллель с однообразием казахстанских государственных монументов, держащих в уме один-единственный героический облик, очевидна. Но, поскольку данная интерпретация, в отличие от Туркмении, еще не совсем легитимна, художник использует авторские черты. Тиражность элементов инсталляции усиливает момент условности.
Содранная с человеческого тела конская шкура, являющая миру его обнаженную нижнюю часть с бессильно провисшими гениталиями – еще один обжигающий образ Казахстана, на этот раз из серии «Кентавромахия» (2007). Поистине, Восток – дело тонкое. Его «таинственность» и «экзотика» заключаются в том, что здесь обитают живые люди, состоящие из костей, мяса, нервов и имеющие мозги.
* Парафраз песни Тото Кутуньо «Italiano vero» («Настоящий итальянец»)
