Он был жонглером в полном смысле этого слова. Стареющий длинноволосый дипломат, случалось, выходил к Тихому океану, чтобы пожонглировать в свое удовольствие. Родился он в Москве в 1914 году, рос в Ницце, учился в Варшаве, воевал в Северной Африке, жил в Болгарии, в Боготе, в Нью-Йорке, в Лос-Анджелесе, застрелился в Париже в декабре 1980-го. Перед тем как застрелиться, позвонил своей первой жене, писательнице Лесли Бланч, поговорил немного с мудрой, спокойной старой женщиной, на прощанье сказал: "Я неправильно разыграл свои карты", повесил телефонную трубку, надел красную купальную шапочку и выстрелил в голову. Его мать, неудавшаяся актриса, была некоторое время содержательницей дешевого пансиона в Ницце, поэтому Гари думал о том, кому придется убирать после того, как посетитель... набрызгал.

Рома Кацев, ставший аж двумя французскими писателями - Роменом Гари и Эмилем Ажаром, воспитывался матерью-одиночкой (дивный советский термин, что-то в нем... киплингианское, мауглианское). Нина Кацева души не чаяла в своем ребенке, но маменькиным сынком он не был. "Слушай меня внимательно, - как-то сказала мама двенадцатилетнему сыну, который не сумел заступиться за ее честь. - В следующий раз, когда при тебе будут оскорблять твою мать, в следующий раз я хочу, чтобы тебя принесли домой на носилках!" Он внял совету и принялся раздавать пощечины направо и налево. Во время войны он был летчиком деголлевской "Свободной Франции", после войны - дипломатом. Он дружил с генералом Де Голлем и получил две Гонкуровские премии, что по определению невозможно, ибо Гонкуровская премия не выдается одному и тому же писателю дважды. Условие, впрочем, было соблюдено, потому что, когда Ромен Гари исписался, когда Роман Леонидович Кацев устал быть писателем Роменом Гари, он придумал еще одного писателя - Эмиля Ажара.

"Чародеи" - роман, изданный "Симпозиумом", был написан в 1973 году за два года до появления Эмиля Ажара. Странное такое "до свидания" стареющего писателя. Удивительная, надо признаться, исповедь, прикинувшаяся безответственным, фривольным, гиньольным историческим романом о России XVIII века. Дюма-отец и Пикуль - серьезные академические исследователи по сравнению с тем, что сотворил Ромен Гари. Его историческими ошибками можно было бы исписать толстые тетради. Ну и что? Когда читаешь этот его роман, понимаешь: совершенно неважно, что в действительности нет развесистой клюквы, если автор так опишет это растение, что я (читатель) поверю - под широкими листьями клюквы можно пить чай из самовара. Россия для Ромена Гари - страна сказки, страна чуда, жестокого или веселого, безжалостного или доброго. То, что он - родом из этой страны, грело и жгло его душу. (Все равно, как если бы Толкин знал, что он хоть и не был никогда в Средиземье, но родился там.) В сущности, у Ромена Гари - две родины: Россия, из которой в 1921 году эмигрировала его мать, и европейское свободомыслие, девизу которого "Свобода. Равенство. Братство" он, бывший в числе (как нынче принято говорить) разработчиков Всеобщей декларации прав человека, оставался верен всю свою жизнь. Об этих двух родинах Гари пишет своих "Чародеев", роман о приключениях венецианских артистов, шарлатанов, чародеев в екатерининской России.

Он бросает лакомую кость всем психоаналитикам, выдумывая восхитительную свою пикулятину. Недаром сквозной темой "Чародеев" становится венецианский карнавал, комедия масок, забредшая в Россию. Нужно минимум литературоведческих усилий, чтобы разглядеть в старом комедианте и маге Джузеппе Дзаге - усталого, много пожившего и много любившего Ромена Гари; в его сыне, умудрившемся получить бессмертие благодаря неразделенной любви, Фоско Дзаге - подростка и юношу Романа Кацева; в прекрасной мачехе Терезине - мать Романа, Нину, и последнюю жену Ромена, Джин Себерг, американскую кинозвезду, связавшуюся с "Черными пантерами", покончившую с собой за год до того, как свел свои счеты с жизнью сам Ромен Гари. В фантасмагорической причудливой приключенческой книге а-ля Дюма Ромен Гари рассказал все (или почти все) свои тайны. Даже связь Джин с одним из лидеров "Черных пантер" аукнулась в "Чародеях" описанием любви Терезины и француза-гувернера, ставшего пугачевским атаманом. Даже оригинальные методы полового воспитания маленького Романа нашли свое место на страницах веселого и жестокого романа ("... нужно, чтобы ты привык видеть меня голой; тогда ты не будешь придавать этому значения. Тебя разбирает любопытство, и все. Увидишь меня тысячу раз - и не будешь об этом думать").

Но самое главное, самое больное и самое болезненное, о чем пишет Ромен Гари, не "прощаясь", а "досвиданькаясь" с читателями, даже не проклятие старости, времени, непобедимому врагу, который сидит в нас самих, а странная для нынешнего российского читателя боль от понимания того, что "власть отвратительна, как руки брадобрея", а бунт против власти - мерзок, как бритва, перерезающая горло; что свобода без равенства - тирания сильных, а равенство без свободы - тирания слабых, и пойди разыщи неопределимое "братство", способное уравновесить крайности свободы и равенства. Что остается тому, кто это понял, но хочет остаться верен старой триаде: "Свобода. Равенство. Братство"? Что остается тому, две родины которого, Россия и европейское свободомыслие, соединившись, произвели социальный взрыв 1917 года - куда там атомной бомбе? Магия искусства, больше похожая на цирковую магию? Алхимия слова, больше похожая на фокусы иллюзиониста? "Сегодня я стоял на одной руке, - гордо объявлял я. - А вчера десять минут танцевал на канате". "Хорошо, - радовался отец. - Очень хорошо. Надо продолжать, может быть, ты будешь великим писателем".