Соломон Лурье родился в 1890 году. Умер в 1964-м. Он был одним из ярких (простите за канцелярит) представителей классической филологии в России ХХ века. Самая его знаменитая книга "Антисемитизм в древнем мире" впервые вышла в Петрограде в 1921 году, а последний раз - в Иерусалиме в 1994-м. Широкой читающей (по крайней мере в детстве) публике он более известен как автор детской книжки "Письмо греческого мальчика".

Одних этих фактов хватило бы, чтобы с интересом прочесть книжку, которую написал о своем отце в середине 1980-х годов видный исследователь средневековой Руси Яков Лурье (отец ценимого петербуржцами историка и журналиста Льва Лурье). Но... кроме этих фактов есть еще одно обстоятельство. Дело в том, что Соломон Лурье принадлежал к чрезвычайно интересному человеческому типу. В пореволюционной публицистике такой человеческий тип назывался "дюжинный либерал". Ничего, мол, особенного от него ждать не приходится: ни тебе парадоксов, ни неожиданных мыслей, ни необычных поступков. Просто - порядочный человек и честный ученый. Скучно.

Может, стоит поиграть со словом "дюжинный"? Уж очень оно похоже на слово "дюжий"... Так оно и оказалось впоследствии. Дюжинные либералы получились дюжими ребятами, жизнестойкими, не подлыми, веселыми.

Что-то маяковское

И то сказать: по сравнению со знаменитой Ольгой Фрейденберг, кто такой Соломон Лурье? Просто ученый. Каких только остроумных концепций не напридумывала Ольга Михайловна. А Соломон Яковлевич? Скромно и тщательно разбирал "беотийские надписи". Типичный ученый? Ну да - типичный ученый в нетипичных обстоятельствах. Потому-то в типичности его было скрыто что-то особенное, что-то бросающее вызов времени. Что-то отважное, отважно-веселое.

Его называли королем бестактности. И ведь верно! Он умудрялся совершать даже "гносеологические бестактности"! Великий Кант писал: "Всякая наука ровно настолько наука, сколько в ней есть математики". Гаусс шутил про одного из своих приятелей: "Он стал поэтом: чтобы быть математиком, ему не хватало воображения". А молодой Соломон Лурье, раздумывая, чем бы ему в жизни заняться всерьез и надолго, вот такое выдал о "царице наук": "Математика - это действительно очень занимательная штука, но это не наука, а только замысловатая и очень интересная игра: наполнить человека с душой она не может".

Молодой человек, выбирающий классическую филологию вместо математики, поскольку филология - наука, а математика - игра, совершает сильный ход, необычный, во всяком случае - бестактный. Что-то такое бестактное ощущалось в нем сразу. Надежда Мандельштам, побеседовав с ним совсем немного, сразу предположила: "Вы - поклонник Маяковского".

Должно быть, Яков Лурье почувствовал: что-то верное заметила Надежда Мандельштам в его отце. И потому оговорился: пожалуй, и впрямь было нечто "маяковское" в Соломоне Лурье. Придется еще раз повторить это слово: бестактность. Бестактность, связанная с особого рода простотой и человечностью. С верностью однажды выбранным идеалам. В эпоху модернизма, нового века, новых идей и новых людей Соломон Лурье оказался обломком совершенно иного времени. Времени 60-х, эпохи припозднившегося русского просвещения с его вольнодумством, рационализмом, с его презрением к властной вертикали и уважением к правам и свободам личности. Шестидесятник, с размаху бухнувшийся в античность. Базаров, который не лягушек режет, а с той же тщательностью толкует античные тексты.

Одиночество

Та среда, в которую попал сын провинциального еврейского врача, атеиста и бессребреника, тщательность-то как раз приветствовала. Почему так неплотно совпадала, а порой и вовсе не совпадала с этой средой, средой дореволюционной академической классической филологии все та же знаменитая Ольга Фрейденберг? Почему она так раздражала маститых ученых?

Потому что лучший комплимент в этой среде был - "Звезд с неба не хватает". Остроумная концепция, парадоксы, блеск стиля, неожиданные сопоставления - это для журнальной статьи, для гимназического сочинения. А тут - скучные материи, поди пойми: в этой древней надписи о чем говорится - о доме, который отдан под залог, или о проданном доме?

Первая работа Соломона Лурье как раз и была посвящена такой древнегреческой надписи из города Херонеи. В надписи упоминался дом, полученный рабом-вольноотпущенником под залог. Из контекста, однако, становилось понятно, что дом куплен. Возникали несообразности.

Соломон Лурье предположил, что "отдача под залог" была замаскированной покупкой, поскольку вольноотпущенник в Древней Греции не мог владеть недвижимой собственностью. Несообразности надписи исчезли сразу. Она была объяснена с гениальной простотой и точностью. Попросту говоря, подобная юридическая фикция - покупка под видом получения в залог - была хорошо знакома Лурье из быта еврейской черты оседлости, где он родился и жил.

Не правда ли, здесь возникает другая несообразность? ХХ век, а в родной стране ученого даже не средневековые, а, как бы это помягче выразиться, античные пережитки. Соломон Лурье был из совсем, совсем другого мира, чем его учителя, которым так нравилась скромная, добросовестная, "звезд-с-неба-не-хватающая" тщательность ученика.

В 14 лет Соломона едва не убили во время могилевского погрома. Отец за попытку расследовать причины буйств и привлечь к ответственности виновников был арестован и выслан из города. Такой детский опыт кое-чему учит. Соломон Лурье стал убежденным демократом, космополитом, рационалистом и атеистом, что так же плохо подходило к консервативной среде классической филологии, как и всевозможные футуристические завихрения Ольги Фрейденберг.

Он был одинок. Он был сам по себе. Он и в античном мире отыскивал нечто странное, выламывающееся из ряда вон. Он писал о кинике Антисфене как о предтече анархизма. Ему не по душе был Платон, идеалист, мистик. Демокрит - вот это другое дело. И самым счастливым днем своей жизни Соломон Лурье называл 27 февраля 1917 года. День свержения самодержавия. День начала Февральской революции, по сю пору оставшейся в памяти неблагодарных потомков сумбуром, бестолковщиной и митинговой болтовней. А для Соломона Лурье это было время всеобщей радости, время праздника и свободы. В этом он тоже был (как видите) до крайности бестактен. И одинок.

Другие несообразности

Черносотенцы чуть не убили его во время погрома в 1904 году; красноармейцы чуть не убили его во время разгона демонстрации, протестующей против разгона Учредительного собрания в 1918-м; в последующие годы его прорабатывали на собраниях, выгоняли с работы и только что не арестовывали - какой печальной и грустной должна быть книга о такой судьбе. Так вот нет же!

Яков Лурье писал эту книгу в 80-е годы; писал не только об отце, но и о том слое демократической интеллигенции, что был почти выбит в России; о той либеральной традиции, что была подсечена здесь почти под корень. В СССР эта книга появиться не могла, однако и в посткоммунистической России она оказалась напечатана спустя 15, что ли, лет после того, как была издана на Западе.

Не ко двору. Много ли людей тогда в СССР и сейчас в России посочувствует стихам эсера образца 1928 года, которые цитирует Яков Лурье: "Уйдет во мрак печальная заря, / Уйдет этап в белеющие дали, / Как будто не было в России Февраля, / Как будто Николая не свергали"?

Учитывая все эти обстоятельства, можно предположить, что книжка - печальна. Но она - веселая... Причем веселость не истеричная (как в "Медном всаднике", помните: "...стукнул в лоб и захохотал"), а спокойная, уверенная, знающая себе цену. Веселость "Дара" Набокова и "Факультета ненужных вещей" Домбровского. Странная веселость: и в той и другой книжке речь идет о совсем не веселых вещах: об изгнании - в первой, о тюрьме - во второй; но беспросветного мрака нет ни у Набокова, ни у Домбровского. Вот и в "Истории одной жизни" нет мрака и беспросветности. Наоборот! Остается странное, ни с чем не сообразное ощущение: это книга о победителе - о человеке, жизнь которого удалась.

Отчего? Может, дело в юморе, никогда не покидавшем ни отца, ни сына, написавшего об отце книжку? В самых мрачных ситуациях они умудрялись увидеть и запомнить смешное, нелепое. Чего стоит, например, наименование в научных кругах Ленинграда Академии материальной культуры, где чуть ли не ежемесячно проходили дискуссии и где научное несогласие, идеологическое обвинение и политический донос были синонимичны: "Хулилище"! Это же поэма, а не просто наименование...

А дивная история с увольнением из университета аспирантки Никольской? "В прошлом член Союза русского народа, Н.С. Державин стал после революции ректором университета, а впоследствии и членом партии. Рассказывали, когда Державин уволил из университета аспирантку Никольскую на том основании, что ее отец был видным монархистом, руководитель Никольской послал ректору краткую записку: "Дорогой Николай Севастьянович, какая-то сволочь уволила Никольскую, дочь Вашего товарища по Союзу русского народа. Надеюсь, Вы ей поможете..." Никольская была восстановлена". Новелла О'Генри, а не история...

А басня Эзопа про воробьишку, которую в 1937-м написал на древнегреческом сам Соломон Лурье, чтобы студенты на семинаре переводили? Только-только его допустили до преподавания, косяком идут аресты, сам Лурье ложится спать в два-три часа ночи, чтобы не застали врасплох, и все одно - резвится вот таким вот образом: "Прыгал по дороге воробей, шла корова и обгадила его. Воробей возмущенно зачирикал, подбежала кошка и съела гордеца. Мораль: если тебя обгадили, не чирикай". Соломон Яковлевич перевел анекдот на древнегреческий язык, снабдил заголовком "Из Эзопа" и поместил в самодельную греческую хрестоматию для студентов. Настоящий Эзоп ХХ века.

Веселая жизнестойкость

Веселая жизнестойкость - вот что поражает в Соломоне Лурье прежде всего. Его не так просто сбить с ног. Надо придумать рекламу в стихах для шурина, правящего пилы? Пожалуйста: "Терзают нервы и тянут жилы, / В могилу сводят тупые пилы. / Часами пилишь, встав спозаранку, / А приготовишь одну вязанку. / Коль в день по кубу пилить хотите, / К специалисту пилу несите... Обращайтесь к мастеру, проживающему по адресу: Большой проспект, д.10, кв. 40". Надо написать интересную книжку для детей? Пожалуйста! В 1930 году пишется "Письмо греческого мальчика", до 2002-го книжка выдерживает 11 изданий! В 1958 году ее издают, не уведомив автора, исказив имя и отчество. В ответ на протест отвечают: "Извините, мы думали, вы умерли..."

В 1930-м его выгоняют из университета и не принимают на работу - идет преподавать в Колпинский техникум математику. В 1949 году снова выгоняют из университета и не берут на работу в Питере - уезжает сначала в Одессу, потом - во Львов. Ничего хорошего в том, что вот эдак мешают жить и работать ученому, нет. Но какова жизнестойкость этого ученого, этого человека! Жизнестойкость, нигде не переходящая в приспособленчество. Напротив - всегда и всюду сочетающаяся с человеческой мудрой смелостью, в иные эпохи кажущейся бестактностью.

Яков Лурье рассказывает историю об отце, которая мне кажется квинтэссенцией, сгустком того, что позволяло называть Соломона Лурье королем бестактности. В Колпинском техникуме проходит митинг, на котором голосуют за резолюцию: "Смертная казнь очередным врагам народа!" Преподаватель математики, Лурье, приходит к директору техникума и говорит, что никак не сможет присутствовать на этом мероприятии, поскольку принципиальный противник смертной казни.

Цитирую: "Последствия были неожиданными - директор, горький пьяница, не только отпустил с митинга, но потом долго дружески беседовал, выражая сочувствие: в свое время он был в ЧК, сам расстреливал и из-за этого теперь и пьет". В этой истории - отточенность притчи, четкость басни. Объяснение того, почему сам черт не берет таких, как ученый король бестактности Соломон Лурье. Черт отирает слезу рукавом и говорит: "Ты прав. Поганое дело - смертная казнь..."