Зелененькая, как молодая травка, книжечка. В ней рассказано про Фантомаса. Про то, как его выдумали два французских журналиста начала ХХ века и как непобедимый, неуловимый преступник отправился в мир, сначала на экран немого кино, потом – звукового, потом – в комедии, в анекдоты, потом – в серьезные театральные постановки, далее – везде. Кажется, в русском литературоведении есть только одна подобная работа. Это исследование культуролога, переводчика и диссидента Юрия Айхенвальда о Дон-Кихоте в России. Правда, книга Айхенвальда так же отличается от книги Андрея Шарого, как бессильный и добрый Рыцарь Печального Образа от могучего и жестокого преступника в маске.

Некоторые недостатки и достоинства

«Кто что ест, тот то и есть», – говорят в Германии. В этом есть резон. Можно переделать эту поговорку: «Кто чем занимается, тот тем (до известной степени) и является». Что такое серия бульварных романов начала ХХ века, издававшаяся в Париже с 1911-го по 1963 год? Нанизывание быстрых, невероятных приключений, связанных только одним – главными героями: преступником Фантомасом и безуспешно преследующими его полицейским комиссаром Жювом и журналистом Фандором.

Стало быть, человек, пишущий об этом феномене, поневоле будет разбросан и быстр. Он с великой скоростью может прошмыгнуть мимо одного, заметив другое. Вот и Андрей Шарый обратил внимание на то, как в фамилии героя серии современных детективов, Фандорин, отразился Фандор, зато не заметил, как в названии статьи председателя Общества друзей Фантомаса Доминика Калифа аукнулся один важный культурологический мотив.

Во введении Шарый цитирует и пересказывает эту статью. Даже рассуждает об ее названии – «Чернила и кровь», но не обращает внимания на то, откуда взят этот образ. Это слова Генриха Гейне, которые так часто цитировал Ницше, что многими они воспринимаются как цитата из певца сверхчеловека: «Стихам, написанным чернилами, я предпочитаю стихи, написанные кровью». Доминик Калифа совершенно справедливо применяет этот ницшеанский образ в статье о Фантомасе, поскольку кто ж такой Фантомас, как не сверхчеловек в кичевом, сниженном, бульварном своем воплощении?     

Фантомас и Эйзенштейн

В России с Фантомасом познакомились парадоксальным образом. Сначала, в 1960-1970-е годы, посмотрели пародию Юнебеля на романы и фильмы о зловещем могучем преступнике, а уж потом, в 1990-е, прочитали романы. Нарушить основополагающий закон криминального чтива – неуловимость преступника, в России не смогли ни накануне революции, ни после

Шарый мог бы это заметить, но он спешил так же, как спешили Сувестр и Аллен, в год выпекая по три романа. Он – в теме. Он так же наваливает эпизод на эпизод, как наваливали приключения на приключения писатели, придумавшие Фантомаса. Иногда хочется, чтобы Шарый немного притормозил и вот с этого места рассказал поподробнее. Например, он пишет о любви гения кинематографа Сергея Эйзенштейна к романному и кинематографическому Фантомасу.

Раннего киношного Фантомаса сделал Луи Фейяд. Шарый пишет, мол, некоторые киноведы обнаруживают влияние фильмов Фейяда о Фантомасе на эйзенштейновские «Стачку» и «Октябрь». Эх, сделать бы ему ссылку на этих киноведов или хотя бы поместить кадры из «Стачки» и раннего «Фантомаса». Ибо всякий, кто видел фильмы Фейяда, знает: без смеха их сейчас смотреть нельзя. Между тем немые фильмы Эйзенштейна до сих пор смотрятся с напряжением, ужасом, настоящим вздрогом. Куда как интересно было бы понять, каким образом из фейядовской страшилки получились не только уморительные пародии Андре Юнебеля 1960-х годов, но и великий гиньоль раннего советского кинематографа.

Виль Липатов и наркотики

Из книги Шарого можно выудить много фактов, но два в особенности потрясают воображение. Во-первых, пристрастие известного советского писателя Виля Липатова к наркотикам. Кто бы мог подумать, что добротный прозаик, автор «Деревенского детектива», «Серой мыши», «Льва на лужайке», «Анискина и Фантомаса» окажется в одной компании с Джеком Керуаком, Алленом Гинзбергом, Тимоти Лири и Берроузом.

И вот ведь подлая человеческая натура! Едва лишь узнаешь про эту слабость лауреата Государственной премии СССР Виля Липатова, сразу тянет если не перечитать, то по крайней мере вспомнить все его тексты… А вспомнив или перечитав, тянет обнаружить в «Серой мыши» или в том же «Льве на лужайке» психоделические или хотя бы западные мотивы. Из всех российских «деревенских» писателей второй половины ХХ века Липатов выделялся своим пристрастием к таким западным штучкам-дрючкам, как острый сюжет, занимательная фабула. И то сказать: острый сюжет не годится для плача по погубленной деревне. Что же до психоделических мотивов, то в «Серой мыши» они и впрямь в избытке.

Луи де Фюнес и розы

Кроме виль-липатовской истории цепляет вкратце изложенная биография Луи де Фюнеса, исполнителя роли комиссара Жюва в комедийной кинотрилогии про Фантомаса. Потомок древнего португальского рода, переменивший массу профессий, от чистильщика ботинок до рекламного агента, женившийся в 1943 году на французской графине, по слухам, внучке Ги де Мопассана, Луи де Фюнес прославился поздно, на склоне лет. Но прославился крепко, практически вошел в десятку лучших комиков мира. Другое дело, что его ужимки и кривляния частенько раздражают, что-то в них есть нечеловеческое, жестокое, чересчур нервное, утрированное.

Андрей Шарый пишет: «В реальной жизни у Луи де Фюнеса не наблюдалось ни грана той забавной экспрессии, которую он демонстрировал на экране. Его в лучшем случае можно было назвать задумчивым, а вернее сказать, раздражительным человеком, щедрость также не относилась к числу достоинств де Фюнеса. Домашним с ним подчас было не до смеха…» Больше всего великий комик любил возиться с розами. Он вывел несколько новых сортов роз, которые были названы его именем.

В книге помещены две фотографии Луи де Фюнеса. На одной он кривляется, изображая полицейского комиссара Жюва, а на другой нюхает розу в своем саду, в котором и был впоследствии похоронен. Лучше всех и всяческих текстов две эти фотографии свидетельствуют, где ему было плохо, тяжко, где он изо всех сил старался, зарабатывая деньги, а где он был человеком. С такой человечной, такой печальной и доброй улыбкой жестокий комик окунает нос в розу, что становится ясно, как хорошо ему с цветами и как плохо с людьми.

Тобиас Смоллетт и Фантомас

Одной любопытной вещи в истории возникновения Фантомаса Андрей Шарый не заметил. Он превосходно описывает, как два лихих французских журналиста, тот, что постарше, Пьер Сувестр, и тот, что помоложе, Марсель Аллен, в 10-х годах ХХ столетья выдумывают серию романов про неуловимого, меняющего тысячи обличий, обаятельного, джентельменистого преступника. Имя этого преступника возникло, по уверению Сувестра, так: они ехали к издателю с деловым предложением, и по дороге в вагоне метро старший соавтор написал на клочке бумаги имя главного героя – Fantomus.

По-латыни это означает «фантом, призрак, привидение». Преступник-призрак – так получалось у Сувестра, ничто, которое может притвориться всем. Поезд шатнуло на стыке рельсов, рука у пишущего дрогнула, и вместо «u» получилось «а». Издатель страшно обрадовался такому имени. Фантом стал еще фантомнее, призрак – еще призрачнее. В имени преступника появилась усеченная masque («маска»): не просто призрак, фантом, но призрак в маске. Фантом-мас.

Сувестр, само собой, нигде не пишет, как ему пришло в голову назвать гения преступлений Фантомом, однако можно догадаться, как и почему это произошло. Светский лев, бонапартист, один из первых автомобилистов Европы, Пьер Сувестр был хорошо образован. У него было прекрасное базовое гуманитарное образование, поэтому он знал, что у одного из классиков английской литературы, Тобиаса Смоллетта, есть авантюрный роман под названием «Приключения Фердинанда, графа Фантома».

Главный герой этого романа – аморальный авантюрист Фердинанд. Главное его свойство – умение изменяться. Он непотопляем, поскольку с легкостью приноравливается к изменившимся обстоятельствам. Он может быть солдатом, купцом, каторжником, аристократом, врачом, причем так дивно и ладно входит в новые социальные роли, что «однокорытники» по прежней социальной нише его просто не узнают. Неузнаваемость главного героя, с легкостью меняющего социальные роли, и стала движущим мотивом всей серии романов про Фантомаса, придуманных Сувестром и Алленом.

Смоллетт писал свой роман в середине XVIII века, накануне революции, начавшейся во Франции и прокатившейся по всей Европе наполеоновскими войнами. Сувестр и Аллен писали серию своих романов в начале ХХ века, накануне революции, начавшейся в России и прокатившейся по всему миру. Для революции, для ломки прежнего общества куда как важна социальная лабильность, подвижность, изменчивость, которая воспринимается людьми, привыкшими к стабильности и порядку, как зло – нечто неприятное, непривычное, но притягательное.

Фантомас и Россия

В России с Фантомасом познакомились парадоксальным образом. Сначала, в 1960-1970-е годы, посмотрели пародию Юнебеля на романы и фильмы о зловещем могучем преступнике, а уж потом, в 1990-е, прочитали романы Сувестра и Аллена. В этом просматривается странноватая социологическая закономерность. Романы из фантомасовской серии написаны в начале ХХ века. Бульварная литература широко издавалась и в предреволюционной России, и в нэповском СССР. Французский язык знали многие интеллигенты. Книги про Фантомаса на французском опять же читали многие, но Фантомас до своего комедийного, пародийного воплощения был в России неизвестен.

Нарушить основополагающий закон бульварного криминального чтива – неуловимость, непобедимость, непотопляемость преступника – в России не смогли ни накануне революции, ни после. Несколько романов о Фантомасе переведены и изданы на русский язык с 1990-го по 1993 год, в тот период, когда лабильность и изменчивость общества была у нас велика как никогда. Все одно: романы о Фантомасе не стали в нашей стране так популярны, как истории о Шерлоке Холмсе, патере Брауне, Ниро Вулфе или частном детективе Марло. А вот смешную пародию на неуловимого преступника у нас полюбили как нигде в мире, что утешает. А может, и огорчает. Искусство оборотно жизни. В искусстве любят то, чего в жизни-то как раз и не хватает.