Недавно завершился VIII Международный фестиваль балета, традиционно собирающий на сцене Мариинского театра мировых балетных звезд. Это самое значительное событие сезона, благодаря которому петербургские зрители имеют возможность ближе познакомиться с тенденциями современного балетного мира. С этого и начался разговор с примой-балериной Мариинского театра Ульяной Лопаткиной.

– Кого вы причисляете сегодня к ведущим хореографам мира?

– Иржи Килиан, Ханс ван Манен, Ролан Пети, Уильям Форсайт, Матс Эк, Кеннет Макмиллан, Алексей Ратманский.

– Что нужно сделать, чтобы ведущие мировые хореографы стремились что-то поставить на нашей сцене? Что-то поставить для вас? Вы ведь наше национальное достояние.

– Спасибо. Хочется ответить: «Служу Отечеству!», если переходить на такие пафосные ноты. Это серьезная оценка моего труда. Я даже не предполагала лет десять назад, что когда-нибудь буду говорить об этом. А чтобы мировые величины, ведущие хореографы Запада стремились в Россию, уверена, нужны прежде всего личные контакты, нужны обмены хореографией, фестивали, общение человека с человеком. Мировые величины – это тоже люди, им точно так же нужно вдохновение, нужен импульс к творчеству.

– Личность танцовщика для хореографа может стать таким импульсом?

– Безусловно. Михаил Фокин поставил «Лебедя» для Анны Павловой, Леонид Якобсон никогда не создал бы гениального «Вестриса», если бы не встреча с Михаилом Барышниковым. Во многих случаях именно личность танцовщика дает импульс к созданию выдающихся балетных полотен. Непосредственное общение и возможность контактов значат очень много.

– Театр помогает в организации общения?

– Театр ищет возможности в рамках фестивалей. Идет общение с ведущими труппами, хореографами и танцовщиками мира, и если будет поддержка и спонсорская помощь, масштабы этих обменов увеличатся. Это непросто, потому что сейчас очень важно, например, соблюдать правовые нормы при использовании хореографии. Очень важно понимать, на каких финансовых условиях работает сегодня хореограф, которого приглашают. Признанный хореограф мирового уровня не имеет права опуститься ниже определенной планки. То есть искусство сталкивается с материальными вопросами.

С одной стороны, это действительно оправданно, это защищает художника: в отличие от прошлых веков, он имеет возможность провести годы своей жизни не в полной нищете. Правовые вопросы использования хореографии, наследования – все направлено на защиту художника. Но есть и некоторые минусы, безусловно. Это достаточно тонкий момент, но нужно признать, что в ряде случаев фонды, обладающие правами на хореографические произведения, используют это наследие только в целях бизнеса, для извлечения прибыли. И это становится препятствием для творчества: талантливые артисты не могут заплатить за право исполнить гениальное произведение, хотя могли бы наполнить его новым смыслом, вдохнуть в него новую жизнь. А оно, это произведение, не доходит до зрителя, если исполнено формально, не окрашено индивидуальностью танцовщика, который может заставить его по-настоящему зазвучать, зазвенеть.

Закулисная демократия

– От чего еще зависит становление и развитие артиста?

– Возможности артиста зависят прежде всего от него самого – от силы характера, упорства, целеустремленности. И настолько же важны люди, которые окружают творческого человека, которые в него верят, ему помогают, создают условия для работы и выхода на широкого зрителя. Участие таких людей очень важно, даже не на 50%, а больше. Я бы не состоялась как балерина, если бы вокруг меня таких людей не было, если бы мне не помогали, если бы меня не вдохновляли, не вселяли бы в меня уверенность, что надо работать дальше.

– Закулисная жизнь шоу-бизнеса как ее показывают по телевизору или в глянцевых журналах, когда толпа помощников и ассистентов только и мечтает удовлетворить любое желание или каприз звезды, имеет отношение к балету? Мы встречались с вами в театре после затянувшейся репетиции, и даже чашки чая выпить было негде.

– Танцовщики очень демократично существуют, так принято в нашей среде. Балерины моего статуса точно так же работают во всех театрах мира. Это не Голливуд, в балете все ближе к делу. В балете все доказывается работой. Работа очень тяжелая, физически, психически, эмоционально тяжелая, и есть за что уважать людей, которые занимают высокое положение в балете, – они своим трудом это место оправдывают.

– О величине гонораров в балете принято задумываться?

– Чтобы соответствовать уровню звезды, когда важен прежде всего статус, первенство, величина гонорара, безусловно, имеет значение. Если стремиться к глубине, неповторимости, откровению в каждом спектакле, тогда о гонораре думать нельзя. Нарушается, уходит мистическая связь, а она должна существовать – связь между тем, к чему стремишься и что получается.

– Договориться о встречах нам удавалось очень непросто. Подозреваю, что есть много факторов, которые влияют на ход вашей жизни, много разных обстоятельств нужно учитывать. Как вы справляетесь с этим потоком событий?

– Наверное, за столько лет в театре жизнь должна была бы как-то упорядочиться, выстроиться в понятный четкий график, но… вовсе нет. Это действительно не так. Очень много интересных предложений, много интересных дел, и должна признаться, я довольна этим сумасшедшим ритмом, потому что это интересно. Интересно жить, работать, общаться. Я не думала, что смогу жить в таком графике, иногда это даже графиком не назвать, это скорее кардиограмма – не расписанные планы, а сердцебиение, отчасти запланированное, отчасти стихийное.

Личная территория

– Какая степень открытости в отношениях с широкой публикой кажется вам допустимой?

– Открываться перед людьми абсолютно, выворачивать свою личную жизнь наизнанку – на это нужна и смелость, и определенная эмоциональная готовность. Не каждый это может – принять себя и в то же время не обижать и не оскорблять окружающих, не навешивать на них свое эмоциональное состояние. Нужна смелость, чтобы признаваться самому себе, какой ты, смелость оценивать себя и свои достоинства, не бояться своего несовершенства, ошибок, признавать их перед собой и перед другими. Иногда правдивость трагично болезненна. Для многих людей серьезные откровения бывают непереносимы. Зачастую легче сделать для себя вид, что этого нет или не было. Может быть где-то, но не рядом. Может, зла вообще нет. Смешно, конечно.

– Легче думать, что зла вообще нет?

– Иногда легче. Закрывать глаза, не реагировать, забывать.

– Степень открытости иногда просто означает уверенность, что это интересно другим людям. У вас есть ощущение, что вы как личность интересны?

– Моя личная жизнь интересна? Я сама за границей сцены?

– Вкусы, пристрастия, подробности биографии.

– Я не задавала себе таких вопросов. Для меня важнее быть интересной для зрителя на сцене. А как живу, что делаю… Я ощущаю внимание, иногда это становится даже определенным беспокойством для меня, иногда задаются бестактные вопросы, какие-то комментарии появляются. Наверное, это есть следствие интереса, в том числе к тому, что за кулисами, за сценой, за пределами творчества. Но я сама интересна или это просто тенденция времени, следствие публичной известности? Когда выходишь на зрителя, находишься под пристальным вниманием, твоей профессии сопутствует скорее светский интерес. Еще есть люди, которые очень серьезно воспринимают балет, и им важен мой профессиональный взгляд на балетные события. И вот им я интересна как человек. Об общем интересе я не задумывалась.

– Насколько для вас важны контакты с людьми, встречи, беседы?

– Мне это душевно необходимо. Для меня это как лекарство, как внутренняя подзарядка. Умение найти контакт с человеком иногда жизненно важно для меня, иногда я чувствую, что это важно и собеседникам, особенно если это близкие люди, либо по духу, либо по обстоятельствам ставшие друзьями. Разговор – это как самое первое необходимое лекарство и как скорая помощь.

– То есть человек в состоянии уныния может прийти к вам и надеяться, что вы выслушаете его?

– Я бы очень хотела, чтобы мои друзья не только это знали, но и не стеснялись, как они говорят, беспокоить. Для меня это в принципе смысл взаимоотношений.

– И это не отнимает душевных сил, необходимых для творчества?

– Это возможность отблагодарить близких мне людей за то, как они спасают меня. Это взаимный обмен: чтобы друзья оставались друзьями, нужно все время быть другом.

Развенчание мифов

– Так, стало быть, то, что вы замкнутый, закрытый, холодный человек, – это миф?

– Закрытый – вполне могу согласиться. Замкнутый – соглашусь, что бываю замкнута. Эта закрытость и замкнутость позволяет людям думать, что я холодный человек. Но это своеобразное обозначение моей личной душевной территории. Я закрываюсь, чтобы сохранить себя, чтобы иметь право на свое личное время, на восстановление, на накопление впечатлений. Если человек не имеет этих границ, его могут растащить по кусочкам. Для кого-то могу казаться холодной, я это объясняю своей сосредоточенностью, умением не расплескиваться по мелочам, понимать, что есть главное, что есть второстепенное.

Меня обвиняют в излишней серьезности. А жизнь-то короткая. Уже сколько времени пролетело. Моей дочери уже пять с половиной лет. Я рядом с собой вижу не просто малыша, который меня радует, я вижу личность, с которой вступаю в серьезный человеческий контакт. Для нее важно все, что я скажу, как я отреагирую. Даже если никто не стоит рядом и не констатирует: вот это было сказано хорошо, вот это важно, вот это повлияет потом на ее отношение к жизни, к людям. Нет никакого анализа, что и как на нее повлияет, это все само происходит.

– Вы очень серьезно относитесь к каждому вопросу. От некоторых можно отмахнуться…

– Да, я к каждому произнесенному слову стараюсь относиться очень серьезно. Оно что-то значит, что-то говорит. Или оно говорит, что человек не думает о том, что говорит, и для него эти слова ничего не значат. Для меня разговор с человеком становится не просто возможностью убить время. В разговоре должна быть какая-то необходимость.

– Вашим собеседникам хотя бы иногда удается вас развеселить?

– Как-то меня спросили: «А ты вообще во время спектакля можешь потерять контроль над собой и рассмеяться от каких-то конкретных вещей? Потерять связь с ролью? Ты можешь сломаться на смех? Безостановочный смех? Так, чтобы потом не привести себя в нормальное чувство, обратно?»

– Уверена, что это невозможно.

– В последнее время я стала за собой замечать, что стала более смешливой. С рождением Маши я больше стала похожа на себя в детстве. Насколько в школе я была серьезна, настолько была смешлива со своими подругами. Мы хохотали, бывало, до колик в животе. Точнее, они хохотали надо мной, мне удавалось их так рассмешить.

В какой-то период жизни ответственность солистки Мариинского театра, возложенная на мои хрупкие плечи, ответственность за качество, за форму, за сам театр обрушилась таким бременем… Как же, Анна Павлова, Тамара Карсавина, Нижинский, Осипенко, Колпакова, Мезенцева – и я, меня ставят в программки в один ряд с ними. Это в какой-то момент оказало подавляющее действие, я сжалась в комок, я в узел себя связала: надо работать так, чтобы соответствовать этому профессиональному уровню. Это, видно, оказалось настолько серьезной задачей, что я сама стала настолько же серьезной и забыла, какой была в юности и детстве.

Сейчас, видимо, во многом мне помогла моя Маша. Я стала вместе с ней меняться. И решила, что только на ответственности нельзя строить творчество. Я почувствовала: надо найти другой путь к работе, чтобы не относиться к ней только как к чрезвычайно важному и ответственному делу. И теперь рассмешить меня на сцене можно, что ужасно. На последнем ответственном гала-концерте был такой нюанс: мы с партнером – у нас был хореографический диалог – абсолютно синхронно начали терять равновесие и стали падать назад совершенно одинаковым образом. Не касаясь друг друга, мы стали падать назад. Я представила, как мы синхронно падаем, почувствовала, как тело ушло на пятки, увидела его глаза, поняла, что он падает тоже и мы оба удерживаемся буквально зубами за воздух… Дальше следовала поза «глаза в глаза», и я чувствую, что от него исходит внутренний смех, но главное – и я стала внутренне хохотать, я потеряла внутреннее напряжение… Теперь меня можно рассмешить: я поняла, что все-таки очень изменилась за последнее время.

А вообще, умение смеяться на репетиции – это сродни допингу. Когда есть не только напряженность, страх и ответственность, но способность шутить во время репетиции, во время, до, после спектаклей – великая эмоциональная сила. Я этому даже учусь у молодых своих коллег, это освещает жизнь каким-то новым светом. Это не умение увидеть какие-то ошибки, подтрунить, не сарказм – просто смех, просто возможность отпустить себя на хохот. А если есть такие люди, с которыми ты можешь от души смеяться вместе, а не в одиночестве, это просто богатство, такой подарок в жизни.

– Вам милы обычные жизненные радости? Квартира, отдых, меню завтрака? Очень важно, как человек чувствует себя утром. Есть ли зависимость от чашки кофе?

– Очень часто просыпаюсь и думаю: хорошо бы сейчас кофе в постель. Иногда меня Маняша будит. Она понимает, что я очень поздно ложусь, давно уже сложился такой график, что нужно вечером быть в хорошем тонусе, с мощным зарядом энергии, часто после спектакля не успокаиваешься. Иногда я репетирую поздно, специально беру несколько часов на очень позднее время, чтобы репетировать без ограничений, чтобы никто из коллег не ждал своего времени за мной. Часто растягиваю репетиции до 11-12 часов, когда уже все отработали. Поэтому встаю поздним утром, и очень приятно бывает выпить чашку хорошего зеленого чая с травами или чашечку кофе. Я люблю, когда солнечный день, и для меня это всегда подарок.

– Вы должны очень комфортно чувствовать себя в белые ночи, когда много света.

– Да, очень комфортно. Это лучший период в Санкт-Петербурге, и когда за границей меня спрашивают про Петербург, спрашивают про Россию, я говорю: выбирайте для поездки май-июнь, получите настоящее наслаждение. В белые ночи красота Питера раскрывается в полной мере. Если среднего европейца привезти в Петербург осенью, он может умереть от тоски.

– В городе – грязные улицы, забитые машинами, в театре – пыльные, давно требующие ремонта коридоры...

– Раздражает серость, уныние, грязь. Когда попадаешь в другие условия, даже если такая же непогода, как у нас, но есть ощущение чистоты, испытываешь естественное, нормальное течение жизни. А у нас наблюдаешь эту разруху, этот беспорядок, этот хаос, вот эту грязь – это как-то переносится внутрь тебя. Испытываешь какое-то сложное чувство засоренности жизни – неправильности, неопрятности. Хочется как-то все улучшить вокруг себя, высветлить, выбелить. Убрать лишнее, убрать ненужное. Точно так же, как и внутри себя хочется чувствовать чистоту.

Балет в настоящем времени

– Есть точка зрения, что балет, его взлеты и падения связаны с политическим климатом. Прослеживаете ли вы связи между состоянием балетного искусства и политическим режимом?

– Я лично не прослеживаю. Для меня балетное искусство существует как вопреки политике, так и благодаря политике. Конкретной зависимости, я уверена, нет.

– А как быть с утверждением, что каждому крупному политическому деятелю важно себя отождествить со столь же и даже еще более крупной фигурой, которая могла бы стать символом его эпохи? Вот для Владимира Путина таким символом его правления и его успехов является Ульяна Лопаткина.

– Я не уверена, что это именно так. Наверное, совпадает эпоха каких-то лидеров с эпохой лидеров в творчестве, в том числе в балете. А просто политика людям неинтересна – человек же очень многогранен, разносторонен. В принципе, любой человек способен на созерцание и чувство прекрасного, и ему скучно, когда просто политика, просто рутина, механическая работа. Он восполняет эту тягу, эту тоску по прекрасному, которая есть у него в душе, – стремится к искусству, стремится заполнить свой мир впечатлениями другого рода. И у него так складывается общая картина – эпоха конкретного лидера совпала с эпохой в художественном творчестве. И сразу легче определить, что же это за время такое. Человеку так проще выстроить картину мира, картину общества, картину эпохи. Я не уверена, что существует зависимость, – есть политический лидер, и сразу появляется его отражение в творчестве.

– Но быть символом эпохи вам бы не хотелось?

– Да это не мое дело. Вот люди занимаются анализом, изучением общества, пусть они... Мое дело – заниматься своим искусством. Мое дело – развиваться и отдавать то, что я могу отдавать. Это же обмен, это процесс живой. И балерины не сохраняются в веках, как живописцы или художники в своих полотнах, как композиторы в своих музыкальных произведениях. Они живут с другими людьми ежечасно, ежеминутно. Балерина – это сегодняшний спектакль, сегодняшнее действие, сегодняшняя эмоция, это все сегодняшнее. Поэтому моя задача – быть сегодня и сейчас на сцене, чтобы не зря прожить свою творческую жизнь.

Очень трудно отвечать на некоторые вопросы. Ты сам себя ставишь перед фактом собственных реакций и вдруг понимаешь, что ты себя не знаешь. Что твое стремление к идеалу остается лишь попыткой. Иногда в разные моменты и даже в разные часы одного и того же дня человек может быть не похож на себя предыдущего. Утром, днем, вечером, смеющийся или сосредоточенный.

– Далекий от идеала, что иногда и неплохо?

– Человек всегда далек от идеала, либо от своего, либо от того, каким его хотят видеть. Возможно, идеал – быть естественным. Нет ведь черного и белого, и просто серого нет. Мир многоцветный, многогранный, и все меняется. Счастлив тот, кто все понял про себя. Мне больше всего нравится мысль, что если человек согласился быть собой, принял себя со всеми своими ощущениями и живет своей жизнью, но не мыслями о себе только, когда он сам решает, как хочет жить, когда понимает свои недостатки и что с ними делать (или ничего не делать), когда человек себя не боится и не боится того, как выглядит в глазах окружающих, он сразу становится интересным.

А сомнение всегда имеет место быть. Нельзя сразу все глобально обобщить. Есть такая внутренняя признательность Господу Богу за то, что я есть, существую. Спасибо за то, что мне дано, и за те недостатки, благодаря которым мне время от времени приходится спускаться на землю. Недостатки нужны для того, чтобы человек находился в хорошем балансе, чтобы было над чем поработать, и сразу проще с людьми общаться, потому что ты не лучше, ты просто другой. С олимпа как-то плохо видно нормальную жизнь. Очень бы не хотелось потерять обычную радость общения с обычными хорошими людьми.

– Есть еще что-то важное в балетном искусстве, о чем я не догадалась вас спросить?

– Я, знаете, еще не сказала такую вещь... Вы говорите – талант, вы говорите – предназначение, эпоха. Балерина – всегда лишь одна сторона медали под названием балетное искусство. Балерина как проводник, который через свое тело, через свою пластику проводит нескольких людей.

В ней есть несколько личностей – личность педагога, который непосредственно с ней работает и очень часто вкладывает в нее собственное видение, корректирует и режиссирует судьбу балерины. Балерина в себе аккумулирует личность композитора, то есть она пропускает через себя музыку, становится ее зрительным проводником. Балерина пропускает через себя личность хореографа, который поставил эти движения. То, что делает балерину балериной, – это несколько личностей.

Немногим удается стать отдельными, узнаваемыми личностями в таком искусстве, как балет. Но даже когда человек самодостаточен, все равно это труд многих, это синтез, общение нескольких людей реальных и уже не существующих, не живущих. Это как оптический обман. Балерина Ульяна Лопаткина – это не я одна. Это много людей, понимаете.

Санкт-Петербург