— Надо говорить «Перьмь», — инструктирует меня встречающая в аэропорту девушка. — А то приезжаете вы, москвичи, — и «Пэрм», «Пэрм»! Некрасиво. Надо мягко.
«Надо мягко» — это здесь замечание, касающееся всего.
— Скажите, пожалуйста, как работа на заводе изменила ваше тело? — спросил сталевара на Мотовилихинском заводе московский драматург Александр Родионов. Он и братья Дурненковы собирали на заводе материал для документальной пьесы.
— Вот, пальчик придавило, — сказал рабочий и поднял руку. Фаланги мизинца не было.
— А каких странных людей вам приходилось встречать? — продолжали приставать драматурги.
— Ну, вас, — отвечали рабочие.
Драматурги записали. Так началась рефлексия современной драмы на тему Перми как культурной столицы сегодняшней России.
Суть намечающихся в Перми социокультурных преобразований сформулировал губернатор края Олег Чиркунов: «Люди должны хотеть жить в городе и должны считать, что жизнь их проходит не зря. И по большому счету без разницы, какими инструментами это делается: инструментов много. Один из них — культура и современное искусство».
Преобразования начались с того, что Чиркунов назначил министром культуры Перми и одновременно худруком Пермского драматического театра Бориса Мильграма. Театр переименовался в «Театр-Театр» и изменил репертуарную политику — теперь она вызывает разночтения.
Потом губернатор пригласил московского галериста и бывшего политтехнолога Марата Гельмана создать и возглавить в Перми огромный музей современного искусства — под него отвели здание Речного вокзала. Гельман с оглушительным успехом провел большую выставку «Русское бедное», поссорился с местной интеллигенцией, возглавляемой писателем Алексеем Ивановым, привез из Москвы и запустил на месте несколько фестивалей — от театральной «Новой драмы» до съезда ролевиков и реконструкторов под названием «Сердце Пармы», прошедшего в июле. О Перми заговорили, сюда начали приезжать московские и мировые знаменитости, город стал модным — среди иногородних.
Пермь, по сути, первый проект, где власть использует культуру как средство привлечения больших инвестиций. Задачи самые благородные — поднять депрессивный регион. Но сам регион подниматься по знаку приезжих чужаков не спешит: он еще не решил, как ему относиться к моде на себя.
Эльфы и иностранцы
— Пермяки очень любят свою реку, Каму, — говорит мне Люба Мульменко, мой гид и пермский журналист. — Только, увы, отрезаны от нее.
Выход на набережную в центре есть лишь возле Художественной галереи, у Речного вокзала и у Камского моста. Да и он больше похож на съезд по опасному лыжному треку.
Кое-как съезжаем вниз по колдобинам. На площадке у галереи молодняк пьет пиво и скатываться вслед за нами к романтическому пейзажу не спешит. Вся набережная в граффити. Вдали торчат желтые скелеты башенных кранов — грузовой порт. Река широкая, быстрая; через мост, на правом берегу, в Закамске, живет писатель Алексей Иванов, главный идеологический противник «остоличивания» Перми.
На конгрессе пермской интеллигенции и в манифесте, который напечатала газета «Новый компаньон», Иванов писал, что ситуация, когда культурную революцию в Перми делает московский десант, унизительна. «Личные мнения гостей жестко ограничивают возможности культурного развития региона, потому что ресурс власть передала гостям. Министр культуры выглядит как галерист, отбирая то, что ему нравится, а приезжий галерист выглядит как министр, распоряжаясь капиталом возможностей… Прогресс нельзя купить. Купить можно только машины новых марок, а прогресс надо устраивать самому. Если Пермь желает современного искусства, надо растить своих художников, а не покупать чужие картины. Надо нанимать преподавателей нашим студентам, отправлять студентов в творческие командировки — как это делали Строгановы, загоняя своих пансионеров в Италию».
Над входом в подземный переход готическими буквами написано: «Мория». Мне объясняют, что здесь разгул толкинизма и местность эта на самом деле — Средиземье. Башенные краны «эльфов» не смущают совершенно. Солнце слепит, по мосту тарахтят грузовики. Кроме уток — никого. Сделать бы эту набережную пригодной для пеших прогулок — и пермская любовь к воде стала бы взаимной.
— Люди здесь избалованы реками, им есть из чего выбрать — Сылва, Чусовая, та же Кама, только выше по течению.
Вообще в области много интересного: скалы, пещеры, каменные города, стоянки древних людей, — говорит Люба.
Главный культурный артефакт Перми — деревянная скульптура. Хранится она в Художественной галерее — насупленные ангелы со сморщенными лицами и преувеличенными лбами: мегакрупная Параскева, махонькие Екатерина и Варвара, Саваоф, похожий на боцмана, сидит в каком-то хворосте из лучей. Пермская скульптура — это гибрид католических технологий и наивного русского мироощущения. Здесь жили ссыльные католики — они привезли свои скульптурные навыки, а пермяки-язычники христианских святых скрестили со своими богами. Получился образец восприимчивости местности к чужим культурным прививкам. Смотрительница музея сообщает с гордостью:
— Летом целые пароходы приезжают — к нам специально. Одни иностранцы.
Демоны и настоящая жизнь
На пресс-конференции фестиваля «Новая драма» в Перми Марат Гельман размышляет:
— Для меня, как для нового пермяка, важно разрушение провинциального контекста, — в зале ропот то ли недоверия, то ли восхищения. — Что такое культурная столица? Место, где все варится. В Москву еще переезжают, а в Пермь — уже! Питер-то вообще уже принял решение быть городом-музеем.
Теперь ропот раздается в президиуме: там есть петербуржцы.
Министр культуры Борис Мильграм обозначает задачу: сделать так, чтобы в Перми появился экспериментальный театр, который бы «задавал температуру всей России». Сделать такой театр предполагается силами московской новой драмы — пусть и на местной почве.
Начинаются читки: пермские и московские актеры читают пьесы уже знаменитых авторов вроде Максима Курочкина и молодых пермяков. После — бурное обсуждение с взаимными обвинениями в пошлости и бескультурье.
— Почему у вас в пьесе демоны? Хорошо, если бы это были ангелы! — советуют пермскому автору Ксении Малининой: она написала пьесу о сложной жизни ролевиков.
На защиту демонов порывисто встает девушка в очках с роговой оправой:
— А мы так живем. Мы то ангелы, то демоны, а то и вовсе джедаи!
— Зачем вообще эта пьеса? — вступает женщина с красными волосами. — Это ведь жизнь, которую все и без того знают!
— А что, сказочки ставить? Гарри Поттера? — вкрадчиво интересуется москвич Михаил Угаров. — Ощущение от ваших слов, что на дворе 86-й год какой-то. Что главное в театре — чтоб комфортно было и не нервничать. Разве театр нужен как ритуал, чтобы там женщины ходили в нарядных платьях? Нет, там должна быть реальная жизнь!
Женщина с красными волосами недоверчиво усмехается. Народ безмолвствует.
Кино в кастрюлях
Чтобы попасть к выдающемуся документалисту современности Павлу Печенкину, надо пройти весь Комсомольский проспект, или Компрос. На нем стоит огромный нарядный орден Ленина — за развитие промышленного производства. Деревья на бульварчике — с разукрашенными полоской стволами, здесь же и «Парк Горького», откуда торчит чертово колесо. Упирается Компрос в Комсомольскую площадь с «башней смерти» — сталинской высоткой.
— Говорят, раньше там висела афиша «Аттракцион смерти», — поясняет таксист. — А сейчас там вообще-то ГУВД.
На улице Ленина табличка: «До Москвы 1300 верст». В переулке — покосившаяся вывеска: «Мотовозоремонтный завод». Рядом — ногтевой салон «Багира». Новое соседствует со старым; в выбоинах на дороге плещется вода цвета какао.
В офисе Павла Печенкина, директора международного фестиваля документального кино «Флаэртиана», висит карта мира, утыканная булавками. Это география фестиваля — от Китая до Африки. Он существует уже давно — как профессиональная тусовка документалистов. Но только недавно, с тех пор как на него выделили деньги из федерального бюджета, он стал градообразующим.
Печенкин — король Пермской синематеки. Подобное учреждение есть еще в Париже: студенческие бунты 1968 года начались именно с увольнения директора Парижской синематеки. В Москве ничего похожего нет: Музей кино пал под коммерческим натиском Никиты Михалкова и больше с колен не поднялся. Пермская синематека — чуть ли не третье в СССР хранилище фильмов — 11 тыс. копий от первого «Тарзана» 1934 года до полного собрания фильмов Тарковского, Антониони, Феллини, Бергмана и т. д.
— Это бывшее государственное краевое учреждение культуры «Пермкино», — рассказывает Павел. — Такого большого собственного фонда не было даже у Музея кино.
В хранилище холод, на полках стоят какие-то кастрюли.
— Это яуфы, — с гордостью сообщает Печенкин. — Так фильмы хранятся. И мои в том числе.
На кастрюлях написано: «Солнцевская птицефабрика», «Мой завод — моя судьба».
— Фильмы 1987 года, заказуха, — объясняет Павел. — Такие «болты в томатах».
В помещении, выкрашенном эмульсионкой, дико шумит машина для реставрации пленок, работают проверщицы. На грохочущей машине стоит фикус.
В этой синематеке поразительно даже не то, что она сохранилась под крылом Печенкина и таких же энтузиастов, а то, что она работает. Киноцентр «Премьер» устроен хитро: наверху — хранилище с кастрюлями, внизу — кинотеатр на 6 залов. Каждый день здесь идут показы с лекциями или обсуждением. На всех сеансах — куча народу.
— Мои студентки съездили в Екатеринбург на фестиваль игрового кино и говорят: «Мы игровое кино не можем смотреть; нам кажется, оно бессмысленно — сидишь в кинотеатре с попкорном, и все». У меня от этого аж слезы навернулись: значит, правильно, ешкин нос, мы все делаем, — говорит Печенкин. — Сюда народ уже привык ходить. Даже когда мы показывали неозвученную хронику красногорского архива — как мужики в начале XX века поле распахивают, — зал на 300 мест был полон.
Еще в синематеке работает филолог Анна Сидякина. Она пишет об уральском авангарде 80-х.
— В середине 70-х у нас появилось несколько прекрасных поэтов: Виталий Кальпиди, Владислав Дрожащих, Юрий Беликов, а с ними и авангардные художники, фотографы. Сложилась неофициальная литературно-художественная среда, очень активная, — рассказывает она. — Слайд-поэма «В тени Кадриорга» в 1981 году была первой
акцией поэтического видеоарта в России. Кальпиди и Дрожащих под медитативную музыку читали свою поэму, а Павел Печенкин на глазах у всех творил что-то невероятное с жидкими слайдами. И когда это увидел Франсиско Инфантэ-Арана, он изумился!
Печенкин кричит из-за своего стола:
— А заместитель управляющего КГБ по Пермскому краю написал о нашей акции в депеше «Об идеологических диверсиях вражеских разведок на Урале»! И нас запретили.
— Что, если мода на Пермь примет еще больший масштаб и все в это модное место будут постоянно кататься? — фантазирует после мой гид Люба. — Город станет таким… пластмассовым, что ли.
— Ты внутри пластмассовая? — выдвигается вперед Печенкин.
— Нет! — пугается Люба.
— Ну вот, главное — оставаться собой. Провинция — она в головах. И только лучше будет, что к нам будут все приезжать: люди начнут больше смотреть, читать, думать. И все изменится.
Бильбао и пермяки
На Речном вокзале в офисе дирекции Музея современного искусства стоят деревянные вокзальные скамейки с вензелями Камского пароходства.
— Как речной вокзал он не функционировал с начала 90-х, — говорит заместитель директора музея Михаил Сурков. — Даже в советские времена сюда суда доходили, а транзита не было. Здесь всегда был пустой зал ожидания, разве что в ресторан ходили.
В хранилище музея уже есть работы знаменитых современных художников — Кошлякова, Архипова, Полисского, Бродского, Флоренских. После общего сбора пермских бизнесменов, устроенного губернатором Чиркуновым, местная элита стала покупать у художников арт-объекты и передавать их музею.
Культурная сознательность правящих элит в Перми вообще резко повысилась. Сенатор Сергей Гордеев восстанавливает исторические здания и разработал генплан по глобальному изменению облика города с помощью ведущих архитекторов мира — сам лично привозил сюда Фрэнка Гэри. Планов громадье: суперсовременный зоопарк, Музей моторов, генплан города. После этого Гордеева в Перми назвали фантазером.
— Это только звучит так, — отмахивается Сурков от моих вопросов про свалившуюся на головы пермяков культурную революцию. — Небольшой провинциальный город в массовом сознании легче превратить в центр культуры, чем мегаполис. Восемь миллионов человек не пойдут в музеи, в кинотеатры. А в Перми тысячи — пойдут. Пермь вообще может стать русским Бильбао.
— Куда хватили! — подначиваю я его.
— А что? — не сдается Сурков. — Разница только в климате. Такой же промышленный город, расположенный вдоль реки. Депрессивный испанский регион благодаря музею превращается в престижный центр. Никто ведь не говорит, что мы повторим подвиг Бильбао в ближайшее время. Культура — это тоже экономический ресурс. Вот сейчас борьба идет за нефть и газ как за ресурс, а в будущем — у кого содержание, тот и победил.
Победить собирается Марат Гельман — в частности, путем поощрения местных инициатив. Помещения огромного музея в Речном вокзале он собирается отдать восьми пермским компаниям — книжным и музыкальным магазинам и т. п. — в бесплатную аренду, но с условием, что они два раза в месяц будут проводить у себя мероприятия.
— Это технология «в поисках Золушки», — щурится Гельман. — Когда известно, что принц приезжает, все Золушки сами наряжаются и строятся в ряд, чтобы только принц их увидел. Если ты художник и знаешь, что сюда приедут ведущие галеристы, ты сам найдешь клуб и скажешь: «Давайте вы станете галереей!» Надо спровоцировать местный продюсерский потенциал. Здесь от советского времени осталось 20 дворцов культуры. И мы из хозяев этих клубов, из директоров ресторанов будем делать продюсеров, арт-директоров.
Гельман с Мильграмом планируют делать девять больших культурных проектов в год — от уже существующих «Дягилевских сезонов», «Флаэртианы» и фестиваля этнической музыки «Камва» до прежде проходивших в Москве фестивалей «Новая драма» и «Территория».
— То есть здесь все-таки будет город-сад?
— Ну, не сад, а центр — да. Люди пишут мне благодарности: мол, я остаюсь в Перми, потому что вы приехали. И все это в комплексе с таким странным губернатором, с народом творческим может дать всходы.
— А пермяки не взбунтуются?
— Они тут сами мифологизаторы, — улыбается Гельман. — У них же история короткая. Вот Чехов написал, что три сестры — это девушки из провинциального города типа Перми. Так они высчитали, в какой семье
было три дочери, — нашли. И дом нашли. Целые книги написаны об этом. Они это называют «пермистика».
Так что пермяки — фантазеры и живут в своем мире. Они, конечно, местами скептики. Но скепсис преодолевается.
Новая драма и «Новая драма»
Своя «Новая драма» в Перми уже есть. Это крохотный театр, актеры которого не получают зарплату, потому что театр не финансируется. Никем. Ни из федерального бюджета, ни из муниципального.
Мы с его худруком Мариной Оленевой идем по гулкому дворцу творчества юных — так теперь называется бывший дворец пионеров. Вокруг шмыгают дети, висят надувные крокодилы. Взбираемся по винтовой лестнице на верхний этаж — весь театр напоминает подсобку: в одной комнате и гримерная, и костюмерная.
— Я просила Мильграма пустить нас на малую сцену. Но он отказал: мол, недотягиваем. И городские власти не выделили нам графу в бюджете. Но выбивать деньги я не умею, а нам хотя бы на декорации, на технические вещи, уж не говоря о зарплатах. Вот наши коллеги, театр «У МОСТа» (один из лучших провинциальных театров, первооткрыватели ирландского драматурга Макдонаха. — «РР»), — бюджетники. А мы никто.
Дворец творчества не берет с театра денег за аренду помещения, потому что Оленева с коллегами работают с детьми: учат их театральному ремеслу. В зале душно; театр не может продавать билеты подороже, потому что для театра помещение совсем не приспособлено — некомфортно.
Театр «Новая драма» вырос из драмкружка. Его участники первыми ставили здесь пьесы современных драматургов: Богаева, Коляды, Югова. Первыми открыли Перми жанр читки.
— Конечно, я рада, что здесь фестиваль «Новая драма» и один из его основателей Михаил Угаров, чью пьесу «Обломoff» мы ставили. Но не понимаю, почему пермская власть не может обратить внимание на то, что уже существует? Почему нужно делать ставки только на громкие, помпезные проекты, почему свое не поддержать? — недоумевает Марина.
За кулисами репетируют молодые актеры. Один из них одновременно чинит свой костюм.
«Люди должны хотеть жить в городе и должны считать, что жизнь их проходит не зря. И по большому счету без разницы, какими инструментами это делается: инструментов много. Один из них — культура и современное искусство»
«Небольшой провинциальный город легче превратить в центр культуры, чем мегаполис. Восемь миллионов человек не пойдут в музеи. А в Перми тысячи — пойдут»
Фото: Денис Власов/Photoxpress; АЛЕКСЕЙ ГУЩИН; PHOTOXPRESS; ДМИТРИЙ ШОРДАКОВ ДЛЯ «РР»
