Ростовский областной академический молодёжный театр (РОАМТ) размещается на площади Свободы. На ступеньках театра завершилась читка пьесы Анны Донатовой «В моей сексуальности виновата кошка». Автор настойчиво называет её «провокационной», хотя провокативность не идёт дальше обычного лингвистического хулиганства, каким полна обыденность. Но министерство культуры Ростовской области поверило и читку в стенах театра запретило.

В формате «новой драмы» есть определённая честность: рядящееся в натурализм или искренность не могут вытянуть на себе хорошие актёры — их полномочия ограниченны, и замысел порой трещит по швам, не дожив до большой сцены. Стать самоценной формой читка может при сумме двух слагаемых: талантливого текста и чуткой режиссуры. Читки — это театр риска. От драмы как жанра здесь остаётся, пожалуй, одно — потребность в соглядатае. Читка требует показа, пусть исполненного с каменным лицом и в абсолютной статике. В этом жанре так соблазнительно сбыться, но так редко это удаётся по-настоящему.

Действующие лица

В Ростове пишут драмы, изредка их здесь ставят. Чаще — за пределами города. В афише пока значится одна пьеса местного автора — «Волшебное платье» Сергея Медведева (РОАМТ, режиссёр Юрий Мельницкий). А между тем пьесы Медведева известны зрителю московского театра «Практика», нескольких площадок Германии. На фестивале «Ростовские чтения», проходившем 25–27 мая, он представил не обкатанную ещё вещь «Бог в пальто». Другие авторы, участвовавшие в чтениях — Марья Зелинская, Анна Донатова, — тоже известны в кругу новодрамовцев, регулярно входят в лонг- и шорт-листы, награждаются на фестивалях («Свободный театр», «Премьера.txt», «Театр.doc», «Любимовка», «Авторская сцена»).

За последние 15 лет не было, пожалуй, явления более притягательного для неумеренной критики и обожания, чем «новая драма». По заверениям организаторов — Ольги Калашниковой и Марии Шапоревой, создателей креативной компании «Миникульт», — «Ростовские чтения» будут проводиться раз в календарный сезон. Если это так, у публики есть шанс активно включиться в создание театрального пространства своего города. Формат читок предполагает обсуждение текста зрителями, актёрами, режиссёром и автором и даже вероятную корректировку замысла. «Ростовские чтения» определённо продолжают традицию, заданную фестивалем «Минифест» в далёком 1989 году, собирающим классику и авангард российских и европейских театров на одной площадке — территории РОАМТа. Ольга Калашникова — актриса этого театра и один из главных энтузиастов-организаторов минифестового движения.

Между минкультом и «Миникультом»

В Ростове всё хорошо с «буржуазным» театром. Медленно, но успешно развивается Музыкальный театр с его установкой на классические шедевры и хорошую кассу. На новорусский манер развлекает публику Театр драмы имени Горького: здесь всё больше шаржа, офисной мелодрамы. Шанс жить современным театральным процессом есть у молодёжного театра, к которому тянется активная публика.

«Драма» началась уже на стадии подготовки фестиваля «Ростовские чтения». Можно было бы списать скандальный пролог, которым взорвалась блогосфера в мае, на провокационность тем (первые лица государства — в отставленной пьесе Владимира Голышева «Пребиотики», секс — в пьесе Донатовой «Кошка…»). Но, наблюдая за художественной жизнью Ростова, можно прийти к более грустным выводам. Ещё два года назад Ольга Калашникова с Марией Шапоревой создавали своё творческое агентство «Миникульт», сознательно акцентируя его интерес к культуре и равнодушие к официальным структурам — в ответ на равнодушие к культуре этих структур. «Миникульт» сделал ставку на малые сообщества (любителей театра, литературы, музыки), частный интерес, личность. На то, что большие деньги сюда не придут, а официальные институции проигнорируют. В областном минкульте умудряются «не знать», например, о существовании в Ростове Музея современного искусства на Дмитровской.

Событие «Ростовских чтений» сложилось так, что на поверхности слишком настойчиво звучали политические страсти. Действительно, организация неформатного для города мероприятия делалась с натянутыми нервами. А что же эстетика?

Все драматурги, фигурировавшие в лаконичном списке фестиваля, включая и не включённого-таки Голышева — люди с массмедийным бэкграундом. Кто-то в журналистике, кто-то в политтехнологиях, кто-то — в рекламном бизнесе. Казалось бы, эта близость закулисью «общества спектакля» должна дать тот самый doc’овский продукт. Иллюзия забрезжила в первых строках «Пребиотиков» Голышева (нам осталось лишь почитать текст, так как услышать его в Ростове не довелось никому). Но фактура документальна лишь на первый взгляд. В предисловии автор намекает на изгнание демонов из своей уставшей от медиарабства души. И если кто думает, что текст — сатирический или абсурдный, что персонажей-политиков автор использует для открытия какой-то неведомой нам художественной «правды», он заблуждается. Перед нами — что-то вроде корпоративных диалогов, реплики из производственного романа о том, как политтехнологи «делают» события. Герои тут — не политики, а пиарщики. Это между ними идут маркетинговые войны, между их творческими и финансовыми амбициями. А политики — тусклые марионетки в их виртуозных руках; государством правят несколько конкурирующих между собой спичрайтеров. В общем, чёрный юмор медиа-сапиенса и банальность в финале: мол, и Путин — тоже человек. Голышеву не откажешь в остроумии, некоторые диалоги читаются как ловкие скетчи, а уж канцелярщина, которую у нас можно прямо цитировать с центральных телеканалов или из партийных документов, подана здесь во всей её комической чудовищности. Но драма, тем более «новая», не собирается из этих симпатичных пазлов. Хотя не исключено, что по крайней мере автор достиг желанной цели — изгнал своих демонов.

Сухой остаток

Теперь об изгнанной цензурой, но выжившей «Кошке…». Анна Донатова обозначает пьесу «В моей сексуальности виновата кошка» как «экспериментальную». Однако следов художественного эксперимента в тексте так и не обнаружилось. Как и следов классики. Экспериментальна скорее уж другая вещь Донатовой — «пьеса без слов» «Старушка». Она действительно без слов, и хотя мелодраматична, как все тексты автора, из неё можно было бы режиссёрски выжать изящный лирический этюд.

В «Кошке…» вызывает недоумение несоответствие между темой и её речевым воплощением. Текст претендует на передачу стихии устной речи: это диалоги в аське молодых мужчины и женщины, робко изменяющих своим супругам, сначала виртуально, затем и «в реале». Но автор выдаёт какой-то усреднённый, эвфемизированный вариант речи, в которой то ли сработали все мыслимые психологические зажимы, то ли никакой индивидуальности у персонажей и нет, так что «редактировать» в их диалогах попросту нечего. Приблизительность ощутима не только в речи — а ведь от приблизительности всяких идеализаций вроде и обещает избавить эстетика документального театра, — но и в создании социальных ситуаций. Герой — бизнесмен, но его портрет до смешного неубедителен (дипломы на стене, кокетливая усталость). И убедительно ли то, что этот преуспевающий, полный сил отец семейства вдруг бросает бизнес и начинает покупать картины своей виртуальной возлюбленной: мол, теперь он будет коллекционер?

Всё выдаёт в тексте мелодраму, а ощущения от реальности, в ней созданной — как от сериальной, усечённой. И если сюжет нащупан вполне актуальный, то решён он с оглядкой, крадучись. Как будто автор, грызя карандаш, сомневалась: ну как назвать мужской член? И в итоге выбрала наинелепейшее «торчок» — и попала в жаргон, который никак не монтируется с её застенчивыми героями. Бледненько звучат и сексуальные «откровения» героев. Эротический язык долго не давался русским писателям, недаром Лев Толстой недоумевал по поводу Ги де Мопассана: как это такой талантливый писатель тратится на живописание «половой любви»? Возможно, «половая» тема просто придавила целомуденного драматурга. А если автору неловко, то каково читателю? Слушателю?

Более удачный драматургический опыт, на наш взгляд, осуществлён Донатовой в другой пьесе, которая предваряла читку «Кошки…» — «Тудам-Сюдам». И тонкая игра именами-аллегориями (доктор-зло Даадов — расшифровываемый как «ад» с двух сторон), и переплетения судеб персонажей, и натуралистичные, и трагифарсовые пространства (больница — театр — мост, по ту — по эту сторону времени). Только б автор закончила пьесу в середине, не форсируя странноватую примесь готики с язычеством! Образ белых отрубленных рук чересчур часто мелькал в тексте, как в детской быличке-страшилке. Вторая часть вымученно звучала и вымученно слушалась весьма деликатной публикой. Интерес с трудом вытягивали даже чудесно работавшие актёры. Особенно ярок был Владимир Рузанов (он выступил на фестивале и в качестве постановщика пьесы Зелинской «Детки в клетке»). Удачным оказалось само театральное решение (режиссёр — Ольга Калашникова): сопровождение тягучими звуками аккордеона, имитация мегафона в исполнении Рузанова, разбрасывание по сцене отчитанных уже листов текста, усеявших в финале почти весь крашеный чёрный пол…

Открытый финал

Добротное впечатление произвела пьеса Сергея Медведева «Бог в пальто». Кто-то на обсуждении метко назвал её комедией положений. У текста есть все шансы войти в академический репертуар как новогодняя лирическая комедия. Конечно, не обошлось и без криминала, поданного фарсово, и без чернухи, однако диалектически «снятой» комизмом. Переодевания в шубу Деда Мороза оборачиваются цепью ностальгических эпизодов, где герои сталкиваются с прошлым, и это прошлое неожиданно перекраивает их жизнь.

Драма Марьи Зелинской «Детки в клетке», открывшая фестиваль, вполне соответствует заявке на новую драму. И дело не в том, что в основу сюжета легли факты из газетной хроники, — пресловутого документализма здесь нет. Пьеса выстроена как нарастающая по драматизму цепь сцен, каждая из которых органично скрепляется с предыдущей и последующей, но не бытовой логикой «сначала — потом», а логикой психологических параллелей взрослого и детского миров. Убедительность исходит от точно схваченной органики речи. Это текст, явно нуждающийся в постановке, звучании: в нём работают интонационно-синтаксические особенности голоса каждого персонажа. Кстати, способность автора чувствовать социальный и философский потенциал языка блестяще реализована в другой её пьесе — «Я буду любить тебя до гроба». Странно, что премию «Дебют» в 2010 году Зелинская получила за куда более слабую вещь «Слышишь?». Каждый голос «деток в клетках» предельно социален, он узнаваем по меткому речевому габитусу. И что бы ни говорила после читки сама автор о «ноль-позиции», даже отстранённая манера чтения не избавила текст от интерпретации, сдержанность которой эффектно контрастировала с сюжетом о бескровном, но морально изощрённом насилии над детьми.

В зале высказался о сыром ещё характере пьесы Зелинской писатель Денис Гуцко, а один из актёров РОАМТа подметил кинематографичность текста: пьеса и впрямь грешит чисто киношными мизансценами (мгновенный монтаж — в машине, во дворе, в комнате). Но есть ради чего работать. Есть над чем работать и организаторам следующей сессии «Ростовских чтений». «Миникульт» обещает расширять круг авторов, звать из других городов. Публика ждёт, а примет РОАМТ в свои стены фестиваль или нет — вопрос репутации театра и областных институций культуры. Фестиваль найдёт и независимые площадки. Дело за качеством текстов, за более взвешенным отбором.